Жена писателя играет,

а жизнь проходит

(About the story “THE WRITER’S WIFE LIKES BDSM” by Andrei E. Gusev)

 

Что романтичного в том, чтобы прибить тапком таракана? Или в том, чтобы каждый день готовить мужу-ослу завтрак, обед и ужин? Или в том, чтобы каждый вечер ложиться с ним в одну постель и ждать, когда он захрапит, и вздохнуть с облегчением? Или начнёт приставать, дать ему и, по окончании, вздохнуть с облегчением? Ничего романтичного в этом нет, а производить сии выматывающие действия приходится ежедневно. То ли дело представить себе, что ты какая-нибудь креольская красотка и вообще ты родом из... ну, например, из Африки! Но представить по-настоящему, в красках, с непредсказуемым сюжетом. И сразу жизнь покажется иной.

Вот и писатель Андрей Гусев, как та домохозяйка, рисует такие картины. Только помогает ему, уверен, не воображение, а Гугл. В наше время и придумывать-то ничего не нужно, всё за тебя сделает компьютер. Только записывай. Может, конечно, автор и был когда-нибудь в описываемой им Африке подобно великому Хемингуэю, Бог знает. И красота кенийских ночей и дивных дневных пейзажей вкупе с любовными похождениями его героев ему знакомы не заочно, судить не берусь. Во всяком случае для домохозяек, которые составляют основную массу читателей таких опусов, которые ляпает этот африкано-российский писатель, это то, что нужно.

Собственно, он и не скрывает от читателей, что всё, о чём он повествует в сем сочинении на африканскую тему, сплошная выдумка. Вот как говорит об этом Гусев устами своей главной героини, от лица которой ведётся повествование: «Надеюсь, вы не считаете, что всё, о чём я здесь рассказываю, является кристально достоверным? Кое-что я просто выдумала, но ведь важен драйв, тенденция, а не голая правда». Короче, для тяжелодумов – всё, кроме правды. Главное – пресловутый драйв! Словечко-то какое – иностранное! Как будто своих не хватает.

Так кто же она, эта самая героиня? А вот кто: «Я – Дженнифер. Мой муж – русский, он смешно сокращает моё имя и зовёт Джей. Ни Джейн, ни Дженни, а именно Джей; говорит, что так удобней, потому как короче. Ещё он величает меня мартышкой и африканской обезьяной. Это потому, что родилась я не в России, а там, где говорят на суахили, то есть в Eastern Africa. Я – белая; мой отец занимался медицинской техникой, а мать была переводчицей. Моё детство прошло на озере Виктория в Kisumu. До сих пор мне  снятся багровые закаты на этом озере… а ещё луга в горах Кении. Когда заканчивается сезон дождей, травы становятся столь яркими, густыми, пышными, что даже сравнивать не с чем. С закрытыми глазами сижу в кресле и вспоминаю: наш дом в Кисуму; стоящие на якоре старые английские пароходы, со всех сторон заросшие гиацинтовыми водорослями; место на берегу озера, которое облюбовали бегемоты… Почему-то никогда не имеешь того, что хочется увидеть именно сейчас. Впрочем, приятно вспомнить, что я жила на экваторе».

Это самое «приятно вспомнить» напоминает концовку анекдота про старушку, голосящую: «Изнасиловали!» На вопрос когда это случилось, она отвечает: «Да пятьдесят лет назад!» А что ж кричишь-то, спрашивают её. «Приятно вспомнить!» – отвечает старушка. Так и героиня, которую муж обзывает африканской обезьяной (а возможно – и побивает!), уходит в свои воспоминания, чтобы забыться от настоящего. Да тут ещё сладкий для домохозяек запретный в обычной жизни мат, необычный секс. С плёткой или розгами, с искусственным пенисом и искусственными, но безыскусными историями: «Вспоминаю, как Наталья говорила мне: “Розог никогда не бывает слишком много, и с лечебной целью мужчину надо ввергнуть в шокирующий матриархат”. Мне жалко Энди. Но тут ничего не поделаешь. Наш брак стремительно угасает, я это чувствую. У мужа, похоже, наступил кризис среднего возраста. Он даже сказал, что начал разочаровываться во мне. “Милый, — ответила я ему, — разочарование есть плата за что-то прежде полученное; несоразмерная, быть может, но будь щедр. Разве не знаешь? не читал?!” Он ничего не ответил. Думаю, что процедура в Натальином салоне – это последний шанс сохранить наш брак, спастись».

Тут впору сказать опять же голосом главной героини: «Я тащусь. Похоже, это финал. Прокрутить такой эпизод в кино – наверняка, треть зала (всякие сердобольные старушенции) будет рыдать,  ещё треть (мужики) станут чертыхаться, а остальные будут умирать от смеха». Я как раз буду умирать от смеха. Но чертыхаясь! Я же мужчина. А чертыхаюсь я ещё и от того, что под этот незатейливый текст для домохозяек автор пытается подвести прямо научную базу: «Медики утверждают, что рецепторы, которые воспринимают  боль и наслаждение, — одни и те же. Между болью и наслаждением существует очень тонкая грань. Разница заключается лишь в силе воздействия; это как различие в дозе лекарственного препарата: при большой дозе – яд, при разумной – лекарство. Главное найти эту грань, и тогда человек получает яркие эротические переживания.  Да и с точки зрения психоанализа секс и насилие тесно связаны.

Ещё я поняла, что если сама не получишь порку, то не сможешь определить ту грань, за которую не стоит заходить. Чтобы наказывать других, нужно самой научиться терпеть боль. Меня тоже пороли. Должна же я знать, что чувствует человек, которого секут. Но высечь себя я смогла разрешить только мужику. Бабы — они же все злые и вовсе не эротичные».

И вот, подтверждая свой собственный тезис, что бабы злые, Джей (или очередной придуманный персонаж) как бы рассуждает:

«Из инструментов для эротической порки лично мне приглянулись розги. Причём не искусственные, а настоящие — ивовые и берёзовые. Их изящными, однако болезненными ударами  удаётся вызвать у мужчины эрекцию, а иногда и довести до оргазма. Я получаю особый кайф, когда он у меня кончает под розгой.

А можно  строгой поркой заставить мужчину плакать, как ребёнка. Это кому что требуется. И, конечно, всем им стыдно: ведь они лежат передо мной на постели голые и связанные, а на мне пёстрое короткое платье, чёрные колготки и туфли на платформе. Когда в таком виде спросишь во время порки: «Ты хоть знаешь, за что тебя секут?» — некоторые начинают рыдать.

Пороть я люблю по ягодицам. Если они эротичны, то к такому парню у меня эксклюзивный подход. Его попа будет украшена особенно изящно: красные полосы и кровавые точки там, где кончики розог коснулись кожи ягодиц. Такие картинки  бывают очень красивыми — это живопись посредством розог. Хотя  узоры на ягодицах долго не сохраняются. Через неделю можно рисовать снова. Впрочем, мои постоянные клиенты приходят гораздо реже. Обычно раз в месяц, ведь наша фирменная порка — весьма суровое испытание».

 

И тут же сразу можно добавить для объективного рассмотрения вопроса следующие рассуждения:

«А Катюха со Светкой любят работать плёткой, а не розгами. Им нравится, когда раздаётся свист плётки, когда попу мужика обвивает её солоноватая кожа, и ягодицы наказываемого словно взрываются пожаром.

Сексологи давно доказали, что ягодицы — это эрогенная зона. Хотя, на самом деле, порка — такая штука, которая может сработать, а может и нет. И не связывайте эротическую порку со своим, возможно плохим, настроением, — всегда говорю я своим девчонкам.  Игра должна быть игрой, при соприкосновении с реальностью сказка исчезает».

 

Сказка действительно исчезает при соприкосновении с реальностью. Однако в нашем случае сказка не кончается, пока не кончается текст. Более того – по ходу повествования, можно сказать, уже сказка теряет свои очертания, и ум заходит за разум, как и при апологии писателя Андрея Гусева самим Андреем Гусевым:   

«Энди закончил читать и выжидающе уставился на меня.

— А.Шаров... — повторяю я вслед за ним, — а ведь это nickname Андрея Гусева, когда он писал в газетах, взятый по фамилии его бабушки. Забавно. Получается какой-то слоёный пирог из камео.

— Да уж, — соглашается Энди, — если ещё припомнить наше происхождение, то налицо некое авторское суперпространство. Вроде матрёшки или the world according to Gusev».

Камео в данном случае вовсе не камея, не камень в инкрустациях, а – роль, как правило, эпизодическая (на киноэкране, в театральной постановке, радиопередаче, видеоигре и т.д.), в которой используется известный и легко узнаваемый образ. Впрочем, иногда у главной героини согласно понятному авторскому произволу проходит кинематографический запал  и остаётся только осознание собственной никчёмности: «Наверно, я истеричная психопатка. Ты просто тупица, пожираемая страхом! — беззвучно кричу я. Чего, собственно говоря, ты боишься? Ты бродишь по земле три десятка лет, а были и такие, что двадцати не прошагали. Ты боишься, что единственный на свете мужчина, который тебе по-настоящему дорог, уйдёт от тебя? Да, боюсь, — сокрушённо признаюсь сама себе. И потому придумываю всякие BDSM-игры, чтобы он остался. Я же любительница рабства, хотя в первую очередь своего собственного».

О кинематографичности своего опуса не устаёт напоминать и сам автор: «Я сижу в кресле напротив него, слегка развалившись. Будучи в игровой комнате, главное – это воображение и правильный сценарий. Как в кинопроцессе.  Закидываю у мужа на виду ногу на ногу, так чтобы юбка задралась выше колен. Ловлю его беспокойный взгляд, выражающий похоть...» Казалось бы, речь однозначно о похоти, однако... Как говорится, не тут-то было: «Строгое воспитание мужа сохранит в целости сосуд нашего брака, не так ли? — добавляет он, сохраняя серьёзный вид.

Чувствую подвох, но не могу понять, в чём дело. Мы расставляем ловушки, а в конечном счёте попадаем в них сами. С другой стороны, если не хочешь чего-то видеть, в чём-то разобраться, то зачем вообще вступать в царство BDSM?!»

Оказывается, чтобы разобраться во всех философских вопросах, присущих нашему непростому времени, надо вступить в царство BDSM! Вот к чему нас подводит и прямо призывает автор! Но маскирует своё нездоровое пристрастие якобы нетрадиционными отношениями своих «героев»:

— Когда ты напишешь книгу про нас? — задаю мужу очередной бессмысленный вопрос.

— Думаешь нужно? И как её назвать в таком случае? — откликается он в своей излюбленной манере, то есть вопросами на вопрос.

— Попробуй включить фантазию, — говорю, — ты же модный писатель, мэтр эротической прозы, — хихикаю я. — Наверняка, тебе известно, что жизнь – это игра, которой занимаются, пока ждут смерти. Я бы назвала книгу просто: «Жена писателя играет в BDSM». Как тебе нравится сие наименование, любимый?

 

А как вам нравится эта апология бессмысленного и беспощадного, как русский бунт, явления, именуемого BDSM?  Впрочем, вопрос, как говорится, риторический...

 

 

Иван ЛИНГАМОВ, moscowliterature@mail.ru

2020 год.

 

 

Библиография: Андрей Гусев «Жена писателя играет в BDSM» (“The Writer’s Wife Likes BDSM”). Повесть/ М., 2016