Сергей АМАН

КЛАДБИЩЕНСКИЕ ЦВЕТЫ

Ничего не выносите с кладбища.
( Народная мудрость )

Мишка Юрьев был мужик маленький, но чувствительный, вот только в Бога
не верил. И не то чтобы не верил, а в церковь не ходил. Все ж таки в
глубине души была острастка, но поднималось все внутри протестом, когда
указывали ему, как и что делать, чтобы Бога умилостивить. Не для того ж
он жил! А для чего жить - церковь тоже ответа не давала.
Лишь когда Ириска померла, в церковь вошел на отпевание. И когда у
гроба жены стоял, под заунывное пение попа не крестился, хоть рука и
тянулась, а только крепче в кулаке шапку стискивал, а из глаз слезы
катились. Поднимал он руку с шапкой, будто пот смахнуть, а сам слезы
отирал. Да еще прикрывался левой рукой, как бы на часы смотрел.
"Командирские", ее подарок, любимые, бесценные...
Вот к ней, к Ириске, Ирушке-игрушке своей, и собрался он в очередной
день поминовения. Да решил сначала могилки родителей навестить, чтобы к
Ирочке со спокойной душой... Прокатил он на велосипеде через весь свой
районный центр на окраинные Уползы, куда стали хоронить уже давно, с тех
пор как перестали принимать упокойников на городском кладбище. Помянул,
сидя перед железными крестами мамку с папкой, остатки в четвертинке и
закуску нехитрую - хлеб с колбасой да огурец соленый - в холстинную
сумку собрал и прикрутил ее к рулю, можно ехать к Ирочке. Ей-то повезло:
на городском к матери под бочок положили, в тещину могилу, давнюю.
И уж ногу он было закинул за раму, как вдруг бросились ему в глаза
росшие вдоль по оградке цветики. Голубенькие, как бы дрожащие на ветру,
вызывали они и жалость, и сострадание. А главное - Мишка-то это знал,
специально когда-то искал такие - назывались они ирисы! И так ему
захотелось взять их к Ириске своей, такой же голубоглазой и беззащитной
в его памяти, что не удержался он, подкопал заскорузлыми пальцами
неглубокие луковичные корни в рыхлой кладбищенской земле, соорудил из
валявшейся на соседнем холмике старой газеты подобие коробки, уложил
бережно цветы и приладил осторожно к велосипедному багажнику. Подумал,
шнурки из ботинок вынул и, пропустив через проткнутые в бумаге дырочки,
прикрутил к металлическому основанию.
Недавно смазанные педали крутились легко, почти без нажима, и на душе
было грустно и легко, как в какие-нибудь осенние праздники. И полгорода
уже проехал он, как случилось странное происшествие. Вдруг он понял,
притормаживая на длинном и все более круто падающем к реке спуске, что
тормоза у него не держат. Педали стоят, а тормозов нет. И велосипед все
набирает и набирает скорость. А впереди поворот. И вылетает из-за
поворота огромная черная машина с металлической решеткой впереди - "Джип
Чероки", что ли. Сын одно время все автожурналы таскал. Да разве ж
разберешь эти иномарки! И летят они друг другу навстречу, и вот-вот уже
столкнутся. Оцепеневший велосипедист никак руль не вывернет, а джипу так
и вовсе все до смеху - крутые пацаны в нем. Шеф послал на речку машину
помыть - как тут не расслабиться. Ширнулись, купнулись, теперь отдыхают
с интересом. Мишка еще сильнее жмет на педали, и они вдруг срываются.
Потерявши равновесие, он случайно увиливает от надвигающейся громады
джипа, и несется, все больше заваливаясь, прямо в редкий штакетник
чьего-то палисадника.
Хруста он не услышал, да и не помнит ничего. Это со стороны было видно,
как влетевший с коротким треском в низенький заборчик велосипед остается
стоять в нем как вкопанный, а продолжающий движение маленький мужичонка
выкручивает в воздухе сальто, во время которого с коротких его ног
отправляются в свой полет черные кирзовые ботинки, и траектории человека
и его принадлежностей расходятся. Человек по дуге приземляется на
завалинку, только не мягким местом, а твердым, то бишь головой, а
прямолетящие ботинки со звоном рассыпают стекла низкого окна. Лицо
пожилой женщины, испуганно вскрикнувшей в глубине комнаты, а затем
боязливо выглянувшей в пустую раму и охнувшей, исчезает, а через
несколько мгновений вся ее дородная фигура выплывает из дверного проема
с непонятно к кому обращенным: "Что ж это такое, а? Что ж это такое?"
Она еще не определилась, какую линию поведения ей выбрать. Да и как тут
определиться? Сначала она думала, что это пацанята-бесенята окна побили,
но почему не камнями, а ботинками?! Выглянув в оконную створку, вдруг
увидела самостоящий посреди ее забора велосипед, а выйдя - видит у себя
в палисаднике завалившегося у завалинки босого мужика без признаков
жизни.
Впрочем, признаки эти обозначились. Мужик приподнял голову, и она
увидела мутные бессмысленные глаза. "Алкаш!" - поняла беззащитная
женщина, скромно превосходившая наглого разбойника ростом раза в
полтора, и закричала неожиданно окрепшим звучным голосом:"Алексей!
Алешенька, сынок!" И тот появился, выйдя с заднего двора и сразу
перекрыв ближайшую перспективу как в плане пейзажа, так и в планах
безмятежного возвращения гражданина Юрьева домой. Бил он Мишку недолго,
но сильно, а за причиненный моральный и материальный ущерб сдернул с
руки, не найдя в карманах брюк ничего, кроме грязного скомканного
платка, браслет с "командирскими" часами.
Подняв за пояс штанов, он легко перекинул свесившееся скобкой тело
Мишки за штакетник и зло пнул вслед ему исковерканный велосипед, уже не
представляющий никакой матценности и при этом нагло рвущийся на его
территорию. Тот вылетел, жалобно звякнув деталями, и накрыл,
завалившись, лежащего на проезжей части человека. Преданный земле снова
поднял голову и посмотрел на мир мутными, ничего не понимающими глазами.

Прояснялись они по мере того, как к Мишке возвращалась осмысленная
жизнедеятельность, как-то: сначала, двинувшись, он ощутил на себе
металлический остов двухколесного аппарата. Кое-как, боком, выползя
из-под него, он встал на четвереньки и попытался вздохнуть полной
грудью. Жизнеутверждение отозвалось болью в нескольких местах, но не
прервало процесса окончательно. Он привстал на колени, потер себе ребра
и тяжело поднялся на ноги. Оглядевшись, он снова пал на колени и стал
собирать разбросанные луковицы цветов в карманы брюк. Несколько
перелетевших за заборчик животворных шариков он исподлобья отыскал
взглядом, но лезть за ними не стал, а приподнял велосипед и, прильнув к
рулю, шаркающей походкой двинулся прочь.
Переднее - свернувшееся в "восьмерку" - колесо терлось шиною о вилку,
издавая тоскливый звук "ша-шо, ша-шо". "За что?" - вдруг высеклось, как
искра, в его мозгу. Он посмотрел на часы, будто ища там ответа, и понял,
что их нет. И тут глаза его прояснились окончательно, промытые нежданно
брызнувшими слезами. "За что? За что?" - колотилась в его голове
недооформленная мысль.
Кого он спрашивал? Роптал ли на судьбу? Взывал ли к Богу? Но эта мысль
его толкала всю дорогу, мгновенно приливая со слезой. Не сознавая как,
дошел домой, умыл лицо и сел за стол, смотря перед собой. В шкафу
настенном за спиной стояла водка. Достав ее и вспомнив о селедке, что в
холодильнике томилась с выходных, он потянулся к дверце и... затих. В
нелепой позе дрогнувшей рукой нащупал он в карманах брюк своих шары
ирисов. Выпутав из них, он разложил их на столе. Стакан налив, он,
придержав дыхание, глотнул, секунду ждал, потом осел на стул. Когда
прожгло, он луковицу взял, куснул зубами вялый бок и зажевал.
Ирисов корень пресен был на вкус, но терпковат чуток. Смородиновый
куст,. что одиноко рос под кухонным окном, глядел на Мишку. Деревянный
дом, когда-то крытый кровельным листом железным, все грозил перстом
печной трубы бесчувственному небу. Луна уже стояла в облаках, глядела
вслед утопнувшему солнцу, чей свет еще вливался по оконцам, но гас и
чах. А за окном впотьмах метался Мишка с корнем ириса в руках.
И водка уже допита была, и темь уже пласталась у стола, а не брала
хмельная сила, не брала. И было ему муторно и горько. И горечь водки
подливала к горлу, не растекаясь нутряным теплом. В передней шел к
кровати, а потом бежал на кухню. Страх стоял колом, но страх не смерти -
ужаса и чуда. Откуда это выросло, откуда? И будто грудь разорвало при
том...
В конце концов он за перегородкой, что в их передней отделяла спальню,
сморенный то ли страхом, то ли водкой уснул. Иль это так ему казалось?
Но вдруг как от толчка он пробудился, и сила страшная в него влилась. В
окно глядел огромный желтый глаз Луны. Он, не перекрестясь, смотрел и
видел: там свилось клубком все, что разрозненно чернело на Луне, и стало
черным и недремлющим зрачком - и придавило Мишку на Земле. Он,
задыхаясь, глаз не закрывал, но видел ли то, что творилось, или знал о
том каким-то потайным чутьем, неведомо. Пылающим пятном зрачок кипел: и
брызгал чернотой, и разрастался черною дырой. И наконец все двинулось
кругом. Пол на мгновенье оказался потолком - и Мишка выпал наверх, а
потом вновь оказался на кровати. Лег ничком. Но все уже летело кверху
дном - Земля и Небо, и меж ними дом, в котором прозревает человек, давно
уже лежащий вниз лицом.
Вот что он видит. Светом черноты на черном небе обозначились черты той,
с кем сейчас он говорит на "ты". Она летит с небесной высоты. Она летит
и светится, почти как черный ангел. Ангел во плоти. И черный дом - конец
ее пути.
Когда она касается земли, свеченье гаснет. Женщина в ночи в одежде
черной с черными очами идет неслышными и быстрыми шагами к родным
воротам. Мишка ее ждет. Она подходит и на кнопку жмет. И свет звонка
распахивает мрак! Звонок из прошлого иль будущего знак? Но кто ему
теперь расскажет? Как?

2001год.