Сто лет со дня рождения

 

Виктор

          Наступает возраст, когда больше всего ценишь мысли. Не обязательно свои, даже преимущественно не свои, но именно мысли. Всё остальное — красивые женщины, секс, хорошее вино, деньги — уходит на второй план.

            Конечно, иногда в голову лезут дурацкие мысли. Бывают минуты, когда меня не устраивает само мироздание. Ну, например, наличие в нашей вселенной такой субстанции как время. Или невозможность повернуть стрелу времени на 180 градусов. А регулярная смена времён года. Зачем? Только привыкнешь к летней жаре, и на тебе: заморозки по утрам, а потом и вовсе снег. Тогда с ностальгией вспоминаешь сезон тепла.

Или вот ещё неизбежная очерёдность жизни и смерти. Тоже непонятно, с какой стати?! Впрочем, знающие люди говорят, что лучший способ застолбить долгую жизнь — это написать себе некролог. Будет ли после этого жизнь счастливой и надо ли некролог где-либо печатать — об этом доступные мне источники умалчивают.

Но раз надо написать, так ладно. Пусть будет. Я и вообще-то люблю прошедшее гораздо больше, чем настоящее.

Итак, некролог.

 

Виктор Новиков родился в середине двадцатого века в стране, которая теперь не существует. Пережил пятерых советских правителей, побывал в 13 странах. Ещё он умудрился получить десяток авторских свидетельств на изобретения, написать сотню картин, проиллюстрировать несколько книг и издать пару собственных, которые сохранились лишь в крупных библиотеках на его родине, например в Российской государственной библиотеке (бывшей Ленинке), да у его немногочисленных друзей и знакомых, которым он дарил свои книги. Есть ли его книги за рубежами родины, установить не удалось. Однако точно известно, что его произведения имеются в интернете, например, на национальном сервере современной прозы «Проза.ру». Добраться к произведениям Виктора Новикова можно и с помощью Wayback Machine, что на сайте http://archive.org.

 До сих пор некоторые его вещи по разделу эротическая проза появляются на сайте, который носит завлекающее название «Российская сексуальная библиотека» или на сайтах масштабом помельче. Так на Нижегородском сайте знакомств его «Жокей радиостриптиза» стоит в рубрике «Рассказ на ночь» и почему-то без фамилии автора. Впрочем, это можно истолковать как то, что данное произведение признано принадлежащим к народному эпосу, а тут уж какое может быть авторство. Однако печально, что «Российское общество по мультимедийным и цифровым сетям», с которым  Виктор Новиков заключал договор о защите своих авторских прав «на территории всего мира» не спешило и не спешит эти права защищать.

Виктор Новиков был первым главным художником «Новой литературной газеты». Надо отметить, что в начале 90-х годов двадцатого века эта демоническая газета инфернального свойства была весьма популярна.

Виктор Новиков наград не имел, разве что знак, на котором написано «ИЗОБРЕТАТЕЛЬ СССР». Вряд ли эту надпись стоит толковать так, что будто бы именно он в далёкие двадцатые годы прошлого века изобрёл СССР. Представляется, что и самому господину Новикову эдакая трактовка не понравилась бы, поскольку он считал, что время империй давно прошло.

Каким человеком был Виктор Новиков?  Разумеется, о мёртвых либо хорошо, либо ничего. Скажем так: он был эротичным, неглупым и забавным.

 

Вот и всё.

Приходит смерть с косой к человеку и говорит:

— Я пришла.

— Ну, и что? — спрашивает человек.

— А вот и всё! — отвечает смерть.

Можно ещё добавить:  Everything that has a beginning… has an end.  Но до наступления этого конца — когда некролог можно будет публиковать — надо успеть понять главное: насколько удалось сохранить незамутнённым чувство вечности, доверенное каждому, а значит и тебе. Только не надо быть слишком серьёзным и пытаться планировать своё прошлое, что, как известно, является самым бесполезным занятием на свете.

Сконструировав эту последнюю фразу, я глянул в окно. На ночном небе черепахой ползла Луна, в воздухе, подсвеченном неоновыми лампами витрин, кружились редкие снежинки, припозднившиеся авто со своими седоками торопились домой, да изредка упирался взгляд в одиноких прохожих. Стандартная картинка ночной Москвы начала третьего тысячелетия от рождества Христова… Почему мир запрограммирован на проигрыш? Каждый из нас, в конечном счёте, проигрывает: смерть ведь всегда является проигрышем, причём проигрышем в чистом виде; когда отыграться уже невозможно. Да, есть некие косвенные пути избежать поражения: например, дети, либо выдающиеся творения в той или иной области человеческой деятельности — нетленка, короче. Но всё это эрзац, возможный лишь на ограниченном отрезке времени. И человечество, и наша вселенная не вечны, а потому проигрыш неизбежен. Смысл жизни, наверно, в том, чтобы умереть, — приходит в голову дурацкая мысль.

А ещё интересно понять, когда и почему наступает старость — эта неизбежная осень жизни, как теперь выражаются. Наверно, любой человек не хочет верить, что вот и к нему подкралась старость, что превратился он (сам для себя) в какого-то стареющего незнакомца. Тогда появляется желание, если не полюбить женщину, то хотя бы вспомнить прежнюю любовь. Ведь подсознательно догадываешься: пока можешь любить, жизнь не закончилась. Только старость в том и заключается, что вместо самого процесса человек вспоминает что-то подобное из прошлого. У Хемингуэя в «Островах в океане» именно так написано о стареющем художнике Томасе Хадсоне: «Теперь, если на него нападала тоска по Парижу, он просто вспоминал о Париже, вместо того чтобы ехать туда. И так было с другими местами в Европе и со многими в Азии и в Африке…» Вспомнив про Томаса Хадсона, я тогда плюхнулся на диван, укрылся одеялом и заснул чудным образом. Как спят счастливцы, которым неведомы ни страх умереть, ни жажда жить.

 

            …Наступает возраст, когда больше всего ценишь мысли и традиции, стремишься их изобретать, иногда даже насильственным (над своим церебральным отделом ЦНС) образом.  Это я к тому, что однажды мне пришла в голову идея отметить столетие со дня рождения моего деда Петра Васильевича Мальцева. А что, очень даже неплохая мысль. Конечно, в этом земном мире почти не осталось людей, которые его помнят. Я, мой двоюродный дядя Николай, кое-кто из родственников в Липецкой области — вот, пожалуй, и всё. Я бережно храню боевые ордена и медали деда, его фотографии, его опубликованные статьи…  ещё есть некролог в газете, тот самый, что подписан «Группой товарищей», а на садовом участке в Подмосковье стоит дом, который дед построил своими руками, и есть наш род, продолжающийся не смотря ни на что. Посему решил я собрать своих родичей — московских и липецких, пригласить своего друга Сергея Мёдова, позвать Кораблёва, с которым вокруг Европы плавал, и вместе с черепахой Клотильдой радостно встретить этот день. А с работы никого звать не буду: странные они какие-то мои нынешние сослуживцы. Только и думают, как побольше денег из своего издательского бизнеса выкачать. Тружусь я теперь в издательстве «Трель». Работаю вовсе не художником, а редактором, и потому мне приходится читать кучу всяких текстов. Чаще всего что-нибудь переводное с английского. Но иногда приходится читать и русскоязычных авторов. Например, недавно принесли повесть «Новый Армагеддон» одного малоизвестного автора из Москвы. Хотите почитать сей опус? Если ваш ответ из двух букв (а не из трёх), тогда вперёд!

 

 New Armageddon

 

   Часть 1. ПОДГОТОВКА                           

 

1.НАДЯ

 

Что является антонимом слова «смерть»? Наверняка, добрая половина едущих мне навстречу по эскалатору метро, если спросить у них, скажут, что «жизнь»; другие спросят, что такое антоним; и только единицы в состоянии  дать правильный ответ: рождение. Вот так и во всём — с рождения и до смерти — лишь единицы добиваются успеха. Все остальные — неизбежный фон, существующий исключительно для сравнения...

 

 

О смерти я думаю часто. Не потому, что боюсь её или постоянно жду. Просто я не раз видела смерть, поскольку работаю операционной медсестрой в госпитале ФСБ.  Туда я попала по распределению после окончания медицинского колледжа. У меня был «красный» диплом, и нас всех, наивных двадцатилетних отличниц, разобрали по военным госпиталям. Я бы давно ушла с этого места. Да и мой отец требует, чтоб я  бросила «контору», как он выражается; говорит, что в нынешнее ФСБ идут одни ублюдки. Но ведь я учусь на вечернем в мединституте, ещё целых два года осталось, а при таком раскладе найти работу совсем не просто.

Отец предлагает мне поработать у него в газете или не работать вовсе и искать богатого мужа. Только, говорит, не выходи за немца. Ещё он не любит японцев, французов, шведов, поляков, татар, а также грузин. С первыми шестью, вроде бы, понятно — они, как утверждает мой папаша, на Русь нападали. Но чем  ему помешали грузины?!

Странный он, мой отец. Я, конечно, понимаю, что всё это эпатаж; только в любой шутке лишь доля шутки, а остальное — реальность.

Моя мать ушла от него к другому, когда мне было полтора года. Она хотела навсегда забыть моего отца и, наверно, мечтала сделать так, чтобы я никогда не узнала про него. Это могло получиться — то, что было до полутора лет, я, конечно бы, забыла. Если б мой отец согласился, так бы всё и случилось. Только он не согласился.

 

Недавно я ездила к отцу на дачу. Жарили шашлыки у маленького пруда, получившегося из неудавшегося колодца, как выражается мой dad. Мясо мы, естественно, запивали. Как вы догадываетесь, не водой из пруда. Отец постоянно меняет свои алкогольные пристрастия, причём самым невероятным образом. Помню, сначала был джин, потом виски “White Horse” с тремя фигурками лошади (на этикетке, пробке и самой бутылке), чуть позже — текила, а в последний год он перешёл на «квадратные» бутылочки брусничной на коньяке с выдавленной на стекле надписью: «ШТОФЪ  0,7 литра». Всего двадцать градусов — видимо, стареет мой daddy. Насосавшись из своего штофа, он сказал, что ему удалось установить отсутствие Бога в этом мире. Я удивлённо взглянула на него, а он невозмутимо пояснил:

— Вот уже месяц, как молюсь о смерти четверых соплеменников… и не фига. Ни один не подох!

— И кто же эти счастливцы? — по глупости поинтересовалась я.

— Угадай с трёх раз,— заплетающимся языком пробормотал папаша.

— Зная твои пристрастия, какой-нибудь немец, японец, француз и швед.

— Я ж сказал соплеменники… ты что, дочурка!

— Значит, коммунисты; ты ведь ненавидишь этих уродов, — продолжила я дурацкий разговор, поскольку и сама выпила слишком много своего любимого вина “ISABELLA”, припасённого папашей исключительно для меня — сам-то он называет его гадостью.

— А вот и нет! — радостно отозвался он, — кстати, известно ли тебе, дорогая дочурка… что молиться о погибели недругов преступлением не является? Ведь если это, предположим, преступление, то тогда… в качестве соучастников следует признать Отца, Сына и… Святого Духа. Интересно, как этот толстый шкаф… Устинов, будет объявлять их в международный розыск? Впрочем, его должны будут отстранить… от расследования… он входит в эту четвёрку. Банда четырёх!.. — со злобой проверещал мой предок.

«Ну да, как у китайцев времён культурной революции. По-моему, мы допились», — подумала я.

 

На яблоневый сад, который заложил ещё мой прадед, опустились сумерки.  Угли в мангале продолжают сверкать в сгустившейся темноте. Я беру очередной шампур с мясом и иду гулять по нашей с отцом земле. Целых восемь соток…

Чуть позже я возвращаюсь к погасшему костру и недоеденному шашлыку.

— А знаешь, как будут описывать в книгах Россию начала третьего тысячелетия? — спрашивает меня отец.  

Я покорно молчу и жду ответа.

— В той России был дикий капитализм — скажут наши потомки — и существовало много разных ОПГ, то бишь организованных преступных группировок. Ну там «Юкос», кремлёвские, потанинские, прокурорские… Потом кремлёвские объединились с прокурорскими и начали мочить с сортире всех подряд. Первыми раздолбали «Юкос», потом и других подмяли под себя. Не удалось прибрать к рукам лишь тех, кто не входил ни в одну ОПГ.  В целом же в Российском государстве было как всегда: народ бедствовал, а всякие там члены в довольстве млели. А что ещё может быть при нынешней российской конституции?! В ней же записано, что народ является источником власти. Ну, а корова является источником молока. И много она имеет, помимо охапки сена?

Ещё мой папаша сказал, что будь он помоложе, то давно бы создал какую-нибудь общественную античекистскую организацию и назвал бы её «СМЕРЧ». Ха!.. я даже рассмеялась! Очень забавное название, поскольку ещё со школы я помню, что был «СМЕРШ».

Тот летний вечер выдался очень тёплым. Мой dad пошёл спать, видимо, «Штофъ 0,7»  и жара, действуя синергично, его доконали. Когда-нибудь я тоже стану старой и такой же хилой. А пока… я плеснула «Изабеллы» в высокий стакан, подложила дров в костёр и разделась. Быть голой — моя слабость. Мне нравится чувствовать всем телом малейшее дуновение воздуха, ощущать прикосновение листьев склонившейся надо мной яблони и ничего не бояться. С неба подглядывают всевидящие звёзды и улыбаются. Надеюсь, соседи и мой dad уже спят. Я смотрю, как пляшут красные язычки пламени, сначала они веселят меня; но потом веселье исчезает, и в памяти всплывает отвратительный огонь, пожиравший пластик в том злополучном вагоне метро, где на полу лежали неподвижные окровавленные тела. Нет, всё! Стоп! Эта картина преследует меня больше года, это невыносимо…

 

Ночью пошёл дождь. Он хлынул внезапно, долго барабанил по крыше старенького садового дома, где я расположилась на ночлег, и словно пытался смыть мои ужасные воспоминания. Глупый дождь! ведь это невозможно, такие вещи не стираются. От таких мыслей нельзя уйти, как невозможно сбросить свою кожу.

Утром на дачу приехал Николай Маратович — родственник нынешней жены моего отца. Он поставил свой американский джип возле жигулей отца, весьма презрительно взглянув на продукцию отечественного автопрома. А мой dad спокойно относится к тому, на какой машине ездить, — лишь бы ехала.

Мы снова развели огонь под мангалом и продолжили опыты с мясом. Отец долго шушукался с Николаем Маратовичем, они чокались бокалами, но о чём-то, судя по всему, не договорились.

— Слушай, Nick! — воскликнул мой отец. — Мне терять нечего. Даже если б была издана только одна моя книга, я останусь в литературе. Но издано семь! Они лежат в крупных библиотеках. А ты? Ну, был ты атташе по вопросам культуры в арабской Тмутаракани; только я-то знаю, что ты майор ГРУ. О тебе, в лучшем случае, останется строчка в каком-нибудь закрытом справочнике.

Гость наш,  умудрённый опытом и профессионально не пьянеющий, снисходительно подмигнул мне и стал успокаивать отца. Впрочем, они так и не договорились. Спустя десять минут американский джип увозил Николая Маратовича восвояси, а мой помрачневший dad процедил сквозь зубы:

— Вот, хотел, чтобы я подписал очередное их творение в поддержку приговора Ходору. Писатели хреновы… вместо того, чтобы террористов ловить они письма сочиняют.

Потом рассмеялся и добавил:

— Вообще-то, некоторые их истории получаются очень забавными. Например, вот эта. Вызывает Путин Сечена и говорит: «Игорь Иванович! когда умру, хочу,  чтоб похоронили в Иерусалиме в Храме Гроба Господня. Узнай, как организовать». Через какое-то время Сечин всё выяснил, приходит к Путину и докладывает: «Слышь, брателла! всё можно устроить. Обойдётся в сто миллионов долларов». Путин: «Как? За ТРИ ДНЯ сто миллионов?!»

 

Но вообще-то, dad был мрачен весь тот день. Опять ныл, что мне надо уйти из госпиталя. И под конец договорился до того, что из-за этих уродов, «которых ты чуть ли не бесплатно лечишь» — как он выразился, я могла погибнуть. Потом вспомнил «Сто лет одиночества» Габриэля Маркеса, тот эпизод, когда жители Макондо, все разом, позабыли названия вещей. И были вынуждены навешивать на них листочки с надписями.

«Вот и мы, позабыли такие простые вещи, как честь и совесть. А листочки с названиями повесить некуда.

И вообще, ВСЁ не имеет смысла, — грустно заключил мой отец. — Потому что когда человечество решит все свои проблемы, ему останется только умереть».

Выдав эту сентенцию,  он сказал, что идёт углублять свой пруд.

— Зачем ты его роешь?— спросила я безо всякой задней мысли.

— Когда он будет достаточно глубок, пристрою к нему шланг, наполню водой, запущу рыб и, как эти новорусские чекисты, стану заниматься дайвингом, — злобно прорычал мой  dad. — Или фонтан устрою. Тогда ваще… как в песне получится:

всюду будут скверы, парки и фонтаны,

слушать будем «Биттлз», кушать алкоголь!

         

Конец эпизода.

 

 

2.МУСА

 

Полминуты думаю о своём брате, ещё мгновение — про отца, потом начинаю молиться… То, что мне предстоит выполнить, внезапно кажется неимоверно сложным — но это секундная слабость. Аллах видит, что я делаю. Он — с нами!

 

 

Год назад я спросил у муллы: можно ли молиться о смерти Путина? Мулла долго смотрел мне в глаза — я выдержал взгляд его маленьких воспалённых глаз. Тогда он сказал: «Надо молиться о гибели наших врагов». И ушёл. «Теперь я буду молиться, рано или поздно Аллах меня услышит, он не может не услышать», — решил я в тот день.

Потом мулла привёл ко мне человека. Его звали Сейран.

— Я буду твоим учителем, — сказал он. — Знаешь, что такое джихад?

Я молчал, и он произнёс:

— Джихад — это та священная война, которую ты ищешь. И своё первое дело ты совершишь в нашем джихаде.

Сейран приложил руку к сердцу и добавил:

— Мы ведём войну за нашу веру, и джихад идёт отсюда.

 

Спустя несколько дней Сейран рассказал, что у неверных был такой парень Бертольд Шварц. Он жил в немецком Фрайбурге, был монахом и алхимиком. Он так любил своего лживого бога, что придумал, как божьи творения будут взрывать друг друга.

— Этот замечательный парень даже после своей смерти помогает в нашем джихаде, ведь он ухитрился выдумать порох! — с усмешкой воскликнул Сейран. — Кстати, в этом немецком Фрайбурге есть университет, на здании которого можно прочесть надпись о том, что ИСТИНА ДЕЛАЕТ ЧЕЛОВЕКА СВОБОДНЫМ. И мы покажем, что значит быть свободным; покажем этим русским свиньям-федералам, которые убивают наших братьев и насилуют наших сестёр.

Потом Сейран стал рассказывать мне чисто конкретные вещи. Сначала о порохе. Теперь я знаю, что для самого простейшего фейерверка требуется смесь калиевой селитры, древесного угля и серы. А ещё был "греческий огонь", который тоже содержал селитру. Селитра поставлялась из арабских стран, а туда пришла из Китая. Там вспышка смеси трактовалась как слияние спокойного женского начала "инь"  –  селитры –  с пылким мужским началом "янь"  –  серой.

Халифы — заместители пророка Мухаммеда —  поощряли развитие науки и торговлю, продолжал рассказывать Сейран. Арабские купцы торговали с Китаем и Западной Европой. Они же поставляли "китайский снег"  –  очищенную селитру  –  для медиков. А позже Шемседдин Мохаммед описал стрельбу с использованием горючей смеси из китайского снега.

И только потом был этот самый парень — францисканский монах Чёрный Бертольдус. Однажды он смешал селитру, серу, свинец и масло, поместил смесь в закупоренный горшок и стал нагревать. Горшок взорвался. Взорвался при нагревании и медный сосуд с такой же смесью. Позже Бертольдус заменил свинец и масло угольным порошком — получилось ещё лучше! Всё просто: 40 частей селитры, 20 частей серы, 5 частей угля. Это и есть прототип нашего оружия, — добавил под конец Сейран.

 

Каждый день после утренней молитвы я шёл к своему учителю. Сейран показывал мне схемы. Почти как в школе на уроках физики. Это схемы взрывных устройств. Простейшую бомбу я могу сделать сам, и наверняка она будет лучше творений Чёрного Бертольдуса.

— Когда наступит час «Ч», тебе это пригодится, — сказал Сейран.

 Военрук у нас в средней школе тоже говорил про час «Ч», вспомнил я.

Ещё Сейран сказал, что мы должны обратить оружие русских империалистов против них самих. Русские называют нас преступниками. Такова судьба всех, кто борется за свою свободу. Вспомни Махатму Ганди, Арафата, Оджалана… —  продолжал Сейран. Для русских те, кто борется против террора русских оккупантов, сам является террористом. Оккупанты отняли у нас всё: дом, землю, родных. Но не получится им безнаказанно взрывать наши дома, мучить и убивать вайнахов. Ты помнишь своего деда Аслана, что живёт в Дышне-Ведено? Что стало с его конём? Твой дед продал его, чтобы купить автомат и убивать шурави. Это случилось после того, как бомба русских разнесла в клочья его дом и убила старую Фатиму, твою бабку.

— Ты должен знать, — сказал под конец той беседы Сейран, —  нас будут называть террористами и пугать нами маленьких детей. Да, если сопротивляться, когда у тебя отбирают всё, то тебя назовут террористом. Всех нас постараются превратить в новых изгоев.

В тот день Сейран дал прочитать письмо моего старшего брата Анзора. Сейран предупредил, что письмо не оставит; это опасно, его нельзя хранить просто так, а ты пока живёшь с матерью. Прочти и запомни, — сказал он.

В своём письме Анзор, говорил, что наша земля находится под пятой русских оккупантов. И потому единственный предмет, который должен изучать мужчина в нашем роду, — это свобода.

Анзор никогда не славился знанием грамматики, а пунктуацию, похоже, просто ненавидел. В его письме было много ошибок. Но смысл… смысл обжигал мою душу. Я буду помнить этот великий смысл до конца жизни; и до последнего вздоха буду повторять и повторять письмо Анзора:

«Мой брат, когда придёт время, ты должен держаться стойко. Через несколько дней жизнь моя будет поставлена на карту. Заклинаю тебя — крепись!

Может быть, Аллах умер, если неверные убивают наших братьев и сестёр, и всё это сходит им с рук. Нам выпала счастливая доля восстановить справедливость, пусть даже и погибнув. Смерть — самое трудное испытание, посылаемое Аллахом.

Муса, нам с тобой не надо объяснять, что чувствуют обитатели горного аула, когда видят, как на их дома падают бомбы русских, как воют снаряды после залпа из «Града». Ты знаешь, горцам оставалось только прятать маленьких детей в подвал, делая вид, будто это весёлая игра и понимая, что подвал при прямом попадании станет общей могилой. Мы с тобой всё это пережили, хотя были малыми и не понимали, почему беды пришли на нашу землю.

Можно засыпать бомбами наши селения, можно насиловать наших женщин, сколько угодно издеваться над нашими отцами — никто в мире и пальцем не пошевелит, чтобы остановить русских. Нам надо рассчитывать лишь на себя. И ты всегда помни, как в Самашках русский карательный отряд устроил резню. Федералы подбрасывали чеченских детей на штыки. Всё, что немцы творили с евреями, русские творят с нами. В их политике нет места добру. Им нужна только наша земля и наша нефть.

Теперь о себе. Я солдат, воюющий с русскими империалистами. Мы перенесли нашу борьбу в их логово. Это нелегко и опасно, но такова логика борьбы за свободу. У меня умный куратор, он многому меня научил. Главное — научил не бояться и подготовил духовно. Он предупредил, что в любой момент меня могут забрать в ментовку, откуда нам нет выхода. Русские не держат пленных.

Недавно я два раза прошёл тренировку. Утром я брал спортивную сумку, клал в неё толстенную стопку книг, килограммов на семь; потом добирался до метро рядом с тем местом, где сейчас живу. Я ехал по длиннющему эскалатору метро, садился в поезд, мысленно представлял, как это будет в час «Ч» — так дату акции обозначает мой куратор. Ты удивишься, но меня пугало то, что ничего не происходит: ни один мент в метро даже не взглянул на меня, никто из пассажиров не посмотрел подозрительно на мою объёмистую сумку. О! эти беспечные непуганые гяуры!

Одни раз в вагоне рядом со мной села молодая красивая девчонка. Она принялась читать какой-то медицинский учебник, там были рисунки человеческих органов. На коленях у неё лежала толстая тетрадь с конспектами… Если б не русские оккупанты, я, быть может, тоже изучал медицину.

А ту девчонку мне стало жаль, надеюсь в час «Ч» она не поедет в метро или сядет в другой вагон. Хотя, наверно, это слабость, и зверства империалистов прощать нельзя.

Есть простая истина: историю делают победители. Победителями будем мы. И если один солдат погибнет, на его место встанет брат. Джихад должен продолжаться».

Письмо заканчивалось датой: 2 февраля 2004 года.

Прочитав, я взял письмо Анзора и молитвенно прижал его к щеке. Я горжусь своим братом и никогда не перестану им восхищаться…

Потом Сейран забрал письмо, вытащил из кармана сюртука зажигалку, щёлкнул — появился злой пляшущий огонёк. Медленно мой учитель поднёс зажигалку к бумажному листку, и он вспыхнул маленьким огненным факелом, унося по воле Аллаха мысли Анзора. В вечность, в небытиё?

— Западноевропейцы и американцы твердят на каждом углу, что в войну нельзя убивать мирных граждан — женщин, детей, стариков, ведь они ни в чём не виноваты, — сказал Сейран, когда от письма моего брата осталась махонькая кучка пепла. — Только в путинской России невинных не осталось. За каждого нашего ребёнка, убитого русскими оккупантами, ответят те, кто выбрал себе Путина. Ответят все без разбора. Если русским можно бомбить наших детей, то нам можно взрывать тех ёбаных матерей, что вскормили русских солдат.

Последние слова Сейрана были злы, а Аллах учит добру. Хотя в глубине души я тоже чувствовал, как во мне растёт ярость к этим русским коровам, рожавшим бесчисленное пушечное мясо. То были едва заметные ростки, однако я чувствовал, что они окрепнут, и я буду ненавидеть всех русских. Мне даже стало противно, что я пользуюсь их языком. Российская власть превратила русский в язык оккупантов. Мои давние претензии к прогнившему московскому миру стали более зрелыми, и я точно понимал, что изобилие в Москве оплачено горем моего народа. Но бесполезно предаваться эмоциям, надо сражаться, как мой брат.

Потом Сейран скупо сообщил о московской миссии Анзора:

— Всё произошло 6 февраля. Анзор совершил утреннюю молитву. В четверть девятого он сел за руль обычных для Москвы жигулей-пятёрки белого цвета, которые были припаркованы у Велозаводского рынка. Поехав в сторону метро «Автозаводская», он должен был въехать на площадь перед станцией, проследовать мимо входа в подземку и найти место для парковки метров за триста от входа. Так он и сделал. Поставил машину, вылез из неё, закрыл дверной замок. Потом достал сумку из заднего багажника, поставил её на асфальт, запер багажник, а когда нагибался за сумкой, сунул ключи от машины в выхлопную трубу. Затем, не глядя по сторонам, не спеша, направился к метро. Он приучил себя не озираться, не думать, что за ним могут следить.

Сказав, Сейран помедлил минуту и добавил:

— Машина  осталась без человека, в сущности, совершенно бесполезная без него вещь. Другое дело лошадь джигита, с той было бы куда проще — она б вернулась сама… Вот так начиналось то утро, когда оккупанты должны были понять, чем грозит им наша пролитая кровь.

Я представил, как семь килограммов взрывчатки, что были в сумке, разносят в клочья тело моего брата; я ощутил чисто физическую боль, будто это моё собственное тело разрывают на части. На глазах у меня навернулись слёзы. Сейран подошёл ближе, положил руку мне на плечо и сказал:

— Ты ведь читал письмо брата. Один солдат погиб, джихад продолжается...

Вечером того дня я долго не ложился спать. Я был слишком возбуждён, чтобы заснуть. Моего брата нет, и больше я никогда не увижу его. Мулла говорил, что погибшие в бою воины Аллаха попадут в рай. Мой брат пожертвовал собой ради общего дела, только случилось это не в бою. Но кто знает, может быть, сейчас джихад идёт всюду?!

Я сидел в нашем доме, где мы с Анзором выросли, где прошла наша жизнь; его уж точно прошла! Где-то недалеко была горная пасека, на которой мы проводили лето. Пчёлы никогда больше не почувствуют заботливых рук Анзора; всё на пасеке придётся мне делать одному.

Кто ты? Зачем? Что чувствуешь? Я взглянул в зеркало. Казалось, я смотрю на своего погибшего брата. Но он не оживёт, и я ничего не чувствую. Чувствовать вредно, потому что становишься сентиментальным, начинаешь мечтать о мирной жизни, начинаешь прощать, а это помешает нашей борьбе. Когда я ходил в школу,  я мечтал, как и мой брат, поступить в медицинский институт, чтобы лечить горцев. Теперь же одной моей наукой будут «Фатиха»  и «Фил», другой — наука борьбы с русскими оккупантами.

Мы  созданы для того, чтобы быть собеседниками Аллаха. И мысленно я стал повторять основополагающие суры Корана:

«Я прибегаю к Аллаху, во избежание проклятого сатаны. Хвала Аллаху, Господу миров!..

И подчинил Он нам ночь и день, солнце и луну; и звёзды подчинены Его повелением; поистине, в этом — знамение для людей разумных!..

Неужели не знаешь ты, что сотворил Господь твой с воинством слона? Разве не расстроил Он помыслы их злые и не послал на них птиц стаи? Осыпали они их осколками глины окаменевшей и превратили в подобие нивы саранчой изъеденной…»

 

В глубине Корана есть тайный смысл. Потому тысячи людей, как и мой брат, умирают во имя Аллаха и джихада.

                                                

*       *       *

 

— Наше оружие должно быть таким, чтобы его было легко прятать, нетрудно достать, когда нужно, и легко носить. Значит, оно не должно быть громоздким, — сказал однажды Сейран. — Кейс с двумя или трёмя килограммами взрывчатки — практически идеальное оружие. Как говорили древние, очень странно пользоваться рапирой, если есть мушкет. С этим оружием страх будет подступать к самому сердцу, потом отпускать и накатывать снова. К счастью, человеку не свойственно бояться всё время.

Да, среди жертв будут женщины, может быть, и дети. А когда русские лётчики сбрасывают бомбы на наши дома, они не знают, что убивают наших женщин и детей?!  Русские убивают, потому что боятся нас. Мы же сражаемся во имя справедливости. В этом разница, и в этом сущность джихада.

Мы выбрали высокое призвание, и наш круг узок, — продолжал говорить Сейран. — Чаще всего приходится действовать в одиночку: в таком случае никто тебя не предаст, а ошибки и неудачи — это твои собственные ошибки. Мы верим Аллаху, и потому мы действуем, боремся за свободу, за то, чтобы земля наших предков принадлежала нам. Какое право имеют гяуры хозяйничать на ней?! Мы будем сражаться против каждого, кто попытается распоряжаться нашей землёй. И запомни, — заключил Сейран, — террор  это как кино или книга, которая позволит достучаться до ушей мира, чтобы он задумался о справедливости. По сути, мы несём в мир просвещение.

 

 

3.НАДЯ

 

6 февраля того ужасного года я так же, как и сегодня, ехала на эскалаторе на «Автозаводской». Длиннющий он здесь, потому что туннель направляется под Москву-реку. Пока едешь по этой лестнице, сто разных мыслей придёт в голову. Например, каким образом заурядный эмигрантский литератор в возрасте 47 лет превращается в основателя нового государства — советской России? Или каким образом незаметный 47-летний подполковник госбезопасности в одночасье становится президентом России, уже постсоветской?  И почему всё это происходит с ними именно в 47 лет?

Ещё меня мучает вопрос: как рождаются «тефлоновые» вожди?  Разумеется, рождаются не в прямом физиологическом смысле, а как получается политик, к которому поразительным образом не пристаёт тот негатив, что накапливается за время его деятельности, а напротив его правление ассоциируется лишь с позитивом, иногда во многом виртуальным. Ну, не правда ли, поразительна всенародная (большей части населения) любовь к Ульянову-Ленину, который устроил кровавую революцию, вверг страну в гражданскую войну?! А вспомним события недавние: взрывы домов в Москве и Волгодонске, вторая чеченская война, гибель «Курска», «Норд-Ост»…  Другому хватило бы и малой толики из этого перечня, чтобы кануть в политическое небытиё, а подполковник Путин во второй раз выиграл президентские выборы. В первом туре, с громадным отрывом. Закончилось всё кошмарным убийством сотен детей в бесланской школе. Русские офицеры после подобных вещей стрелялись, себе в голову. Видимо, подполковник — не русский офицер. Он даже в отставку не ушёл.

Кстати, интересно, где был наш гарант конституции утром первого сентября  в 2004-м? Говорят, что летел в Нальчик открывать новую школу, но, узнав о теракте, развернул самолёт в Москву. Между прочим, от Нальчика до Беслана всего-то час езды на машине. Когда погибали подводники на «Курске», он отдыхал в Сочи; когда случился «Беслан», он смылся в Москву. Если прерванный полёт в Нальчик — правда, то хороши же мои соотечественники, выбравшие себе столь отважного президента.     

Или вот ещё появившиеся в последнее время разговоры о коллективной ответственности. По мне, так это биологический атавизм и отвратительнейшая вещь на свете. К сожалению, история человечества сплошь усеяна эпизодами коллективной ответственности. Да любая война — не что иное, как одна из форм вымышленной ответственности  одних групп перед другими. Нынешняя гражданская война в России не исключение. Но почему тогда невозможна коллективная ответственность всех путинских чекистов?! Из-за них я живу в постоянном страхе. И, наверняка, не я одна. Из-за них, начавших очередную гражданскую войну, наступило это убийственнее время, когда столько людей гибнет от терактов.

Теперь, когда я сажусь в вагон московского метро, я не знаю, что будет дальше. Я даже не пытаюсь загадывать. Я еду на работу, и другого транспорта через всю Москву нет. Я воспринимаю это как данность. Как восход солнца; как то, что через полстолетия (или раньше) я обязательно умру; как то, что подобный жизненный цикл предстоит и моим детям (если они родятся). Наверно, я неправа, ведь от каждого из нас что-то зависит в мире. Мы избрали эту власть, которая десять лет ведёт войну в Чечне, мы не сказали ей внятно: «Всё! хватит!»

Конечно, можно плюнуть и уехать отсюда нафик, и больше не быть связанной с этим государством, с этой чекистской властью, которой наплевать: жива ты или умерла.  И забыть этого гаранта конституции, призывающего мочить в сортире, выковыривать из подвалов и пещер, обрезать, чтобы больше не выросло. Забыть их всех, толкующих о том, что котлеты и мухи должны быть отдельно, причём свято уверенных, что котлеты им, а мухи всем остальным. Но у меня почему-то не хватает сил на ПОСТУПОК. И я продолжаю по утрам садиться в вагон метро, не зная, куда попаду: на работу или в небытиё. Говорят, это эффект выгорания — профессиональная беда многих медиков, ставшая болезнью моих сограждан. И время тут не лечит, оно убивает.

 

Тогда, шестого февраля 4-го года всё было буднично: подошёл поезд, я вошла во второй вагон и даже нашла свободное местечко где-то в середине салона. Состав тронулся, плавно втянулся в туннель, а через минуту… Помню только пронзительный грохот взрыва, наверно, громче, чем в  Хиросиме и Нагасаки, потом провал в памяти. В следующее мгновение я чувствую запах палёных волос, кровь на правой щеке, замечаю отсутствие звука. Я восприняла это едва ли не с облегчением — раз ты чувствуешь, значит, жива. Несколько мгновений я мысленно трогаю каждый кусочек своего тела: цело ли? Потом в полумраке пытаюсь разглядеть, что происходит вокруг. Это было ужасно. Есть вещи, которые не опишешь словами… В моей памяти, как защищённые от удаления файлы,  навсегда останутся запах гари и картина неподвижных окровавленных тел на полу вагона справа от меня.

Поезд остановился, но не резко. Двери открылись с двух сторон, те, кто был в силах, стали выбираться из вагона. Я вылезла одной из последних, больше живых в нашем вагоне не оставалось. В туннеле пахло горелым пластиком, мы прикрывали лицо шарфами, платками, у кого что нашлось. В темноте было тревожно, а от дыма кружилась голова. То, что,  в конце концов, удалось выбраться из туннеля, мы воспринимали как чудо. Теперь я знаю, что такое Армагеддон, НОВЫЙ АРМАГЕДДОН. Я видела наяву. После остаются груды искореженных конструкций, трупы, куски человеческих тел и адский микст из запахов гари, палёных волос и обгоревшего человеческого мяса.

…Когда я лежала в СКЛИФе на больничной койке, к нам в палату пришёл тип из ФСБ. Этот белобрысый guy начал противным скрипучим голосом расспрашивать меня, где я сидела, что видела. Я тогда и слышала-то с трудом, голова гудела, как будто находишься в консервной банке, по которой бьют палкой. Мне совсем не хотелось разговаривать, очень трудно было ворочать языком. И я молчала. Но этот урод продолжал приставать, толкуя что-то о гражданском долге и международном терроризме. Я вытащила своё фэ-эс-бэшное удостоверение и спокойно пробормотала: «Мальчик, иди на хуй… и чтоб я тебя больше здесь не видела…» Он слегка разинул рот с гнилыми зубами и пошёл. Не терплю типов, которые нападают на меня.

Блин! всё у них — международный терроризм!  Старик Ельцин однажды поведал людям, что во всём виноват Чубайс. Нынче международный терроризм заменил Чубайса. Только прав бывший телевизионщик Доренко, который не устаёт повторять на «Эхе Москвы»: если в доме развелись тараканы, то виной тому не международный тараканизм; причина в том, что хозяйка дома — неряха. Впрочем, нашим домом правит не хозяйка, а посредственный подполковник мужского рода.

Интересно, сколько нормальных парней приходится на одного гэбэшника? Наверняка же, больше одного; а может, и больше десяти. Ну, и чего тогда бояться нынешних чекистов, они ж в меньшинстве. Впрочем, профнепригодных, жадных до денег и власти типов — и должно быть меньше.

 

После СКЛИФа меня перевели в первую градскую, где я провалялась почти месяц, но проблемы со слухом у меня до сих пор. Выйдя из больницы, я получила так называемую компенсацию от московского правительства — пятьдесят тысяч рублей. Взяла два отпуска: один на работе в госпитале, другой в институте — академический, на год. На лужковские деньги купила навороченный сотовый телефон и путёвку в сочинский пансионат, я ведь никогда не была на море.

Что важнее в этом мире?  Любовь, деньги, молодость, красота?   Когда я мечтала увидеть море, деньги были нужнее. Когда оказалась у Чёрного моря, я почувствовала, что важнее любовь. Мне почудилось, что время остановилось и его больше никогда не будет, так классно было в этом райском месте. Чёрт! именно здесь и стоит трахаться от зари до темна и от темна до зари. Но для этого надо быть хотя бы живой. А я мёртвая, после того ада в метро я — мёртвая. Или всё ещё жду окончательный диагноз? Господин Доктор! умоляю, скажите мне правду!

Волею случая (и благодаря мэрским деньгам) мне досталась путёвка в отдалённый сочинский район Лазаревское. Ещё с советских времён пансионат принадлежал Ростовскому заводу шампанских вин, а строился в шестидесятые годы прошлого века, когда, как говорят, была мода на высоченные здания из стекла и бетона. Впрочем, данная коробка была не слишком высокой, что позволило сэкономить на лифтах — они попросту отсутствовали. Пансионат был хороший — из тех, что держат, в первую очередь, для себя.

Был май, по всем меркам ещё не сезон, потому пансионат оказался полупустым. Мне достался двухместный номер, в котором никто не жил. Я оказалась наедине с собой и морем. Почти как у Хэма в его «Старике и море», с той лишь разницей, что я была старухой и сидела на берегу. Да, на все сто я чувствовала себя старухой, уже прожившей свой век.

Сначала мне нравилось, что полупустой пансионат, в котором отдыхают толстые матроны вперемежку с седовласыми джентльменами, позволяет чисто физически ощутить покой.  На его огороженной территории я всегда могла найти тихий уютный уголок в тени кипарисов и тропических пальм, услышать пение цикад. А море — близкое, плещущееся рядом — приятно кружило мне голову своей инфернальной красотой.

Не проходит и тысячи лет, как мне оказываются знакомы нравы и порядки обитателей пансионата. «В Наде есть что-то от мартышки: нравится подражать людям, которые рядом», — мысленно говорю я сама о себе. Так же как пансионатские матроны, я стала неспешно прогуливаться по тропинкам, уверовав в целебную силу терренкура, сидела на пляже, греясь на солнце и вдыхая морской воздух, вечерами смотрела дурацкие фильмы в крошечном кинозале рядом со столовой. Только всё время мне казалось, что это происходит не со мной. Было ощущение, словно я пьяная, и нет сил что-то совершить, придти к какому-то выводу, осознать случившееся.

А потом…  я так долго была одна, что под конец отдыха, почувствовала, что больше не в состоянии оставаться в одиночестве в этом чёртовом двухместном номере. Каждый час был похож на целый день, а новый день, казалось, был равен половине жизни. «Заберите меня отсюда, увольте режиссёра, напишите другой сценарий!» — молила я Господа.

Я уехала из пансионата на три дня раньше. И ещё я отчётливо поняла, что у меня нет собственной цели в этом мире.

«Перекрёсток семи дорог,

Вот и я…

Всё мне кажется, я опять на нём стою…»

 

Тогда в сочинском пансионате я вспоминала свой госпиталь ФСБ, где работала миллион лет тому назад, вспоминала своих высокопоставленных пациентов, которые мнили себя хозяевами Земли, по крайней мере одной шестой части её суши. Почему-то они стали напоминать мне блох, которые ползут по спине вола и думают, что управляют им. Прав мой отец, в нынешнее ФСБ идут неполноценные типы со всяческими комплексами. Всё, что они могут — так это (в лучшем случае) охранять самих себя. Но их разве для этого нанимали?! Хотя вру, они ещё умеют прибирать к рукам нефтяные компании. К чистым рукам, заметьте. Осталось им засунуть голову в холодильник, а к груди — в области сердца — приложить горячую грелку. Кажется, именно так учил один известный поляк в начале прошлого века?!

 

     *     *     *

 

А вообще, непонятно, как жить дальше. Бомбисты убивают ни в чём не повинных людей. Не русских солдат, которые пришли на их землю, а людей, даже может быть и не русских, которые не занимают никакой позиции в конфликте, а просто волею случая оказались в пределах их досягаемости.

Для мусульманских террористов всё просто: исполняешь теракт и сразу попадаешь в рай. Там в чудесном саду с фонтанами каждого мужчину будут ублажать семьдесят сказочных девственниц с кожей из рубинов (однако, об таких и поцарапаться можно).  Соответственно, в мусульманском раю бушуют бесконечные оргазмы, длящиеся сутки напролёт, а  дармовой добавкой являются все земные жёны террориста, бесконечно в него влюблённые и ждущие своей очереди. Paradise now! Это — у них, и, вроде бы, с ними всё понятно.

С другой стороны, русские солдаты убили немало чеченцев. И продолжают убивать, совсем недалеко от того сочинского пансиона, где я отдыхала, недалеко от ласкового сказочного моря — всего-то каких-нибудь пятьсот километров. Мои соплеменники — русские — продолжают убивать, чтобы заграбастать побольше земель, побольше нефти, денег. Это — у нас, и с нами тоже всё ясно.

При этом восхищает наш официоз: в результате контртеррористической операции в Чечне произошёл коренной перелом, налаживается мирная жизнь, число боевиков сократилось до двух тысяч. Про эти две тысячи рассказывают с момента прихода Путина к власти, год за годом, уже пять лет. Кремлёвские, они чего, всех за идиотов держат?!  Ну, не фига себе… уничтожают мусульманских боевиков в Чечне и одновременно поддерживают мусульманских борцов за независимость Палестины, среди которых немало террористов. Видимо, это и есть особая уникальная логика русских государственных мужей. Плюнуть бы в рожу такому дебильному обладателю пениса, забравшемуся во власть. Блин!.. когда по ящику вижу подобных откормленных субчиков, у меня рвотная реакция возникает. Неужели находятся женщины, готовые заниматься с ними любовью?! Бляди, наверно, какие-нибудь…

Возможна ли справедливость? Если нет, то зачем каждому из нас эта фальшивая игра в театре жизни?! Только выход-то прост: надо оставить чеченцам их землю, их горы, и пусть живут, как могут, как умеют в своей Ичкерии. Да и в самой России массу проблем можно решить буквально за пару месяцев: достаточно ввести свободную продажу оружия. Я бы тоже купила какой-нибудь пистолет-автомат. Грех и добродетель имеют разное будущее. Впрочем, судьба каждого записана в эгрегоре, и изменить предопределённое мы не в силах.

   

 

4.МУСА

 

Машина была древняя — тёмно зелёная «Нива» ещё советского выпуска. Сейран сел за руль, я — рядом, предварительно смахнув белую пыль с потрёпанного сиденья. Мой учитель закурил. На дворе было темно, и красная точка сигареты, словно маленький фонарик, освещала салон машины. Потом учитель включил мотор, убрал на минимум подсветку приборной доски и, не включая фар, двинулся вперёд. Луна проглядывала сквозь разрывы в облаках и показывала грунтовую дорогу. Лунного света вполне хватало — и я, и мой учитель отлично видим в темноте. 

Мы долго ехали в полном молчании. Я чувствовал, как напряжён Сейран, готовый к резкому манёвру. Мы проехали мимо одинокого кирпичного дома, неизвестно зачем построенного в советское время и сейчас заброшенного. Его стена, обращённая к дороге, была испещрена дырками от снарядов. Метров через триста после дома посреди дороги горел костёр, виднелись силуэты людей. Сейран остановился, опустил стекло в дверце «Нивы». От костра поднялся парень в защитной форме с кобурой на поясе и, не спеша, направился к нам. Подойдя, парень пригнулся, просунул голову в машину и расцеловался с Сейраном.

— Здесь наши горы, — сказал Сейран, упирая на слово «наши», когда «Нива» снова двинулась в путь.

Горы нависали над дорогой, были напряжены, а звуки ночи, казалось, сражались между собой: вой далёкого вертолёта федералов, тихое стрекотание автомата на безопасном расстоянии, едва слышные голоса людей у оставшегося позади костра. Урчание «Нивы» перекрывало всё и примиряло.

Хлынул дождь, в горах вспыхнула белесая молния; потом другая, ещё… послышался грохот, похожий на разрыв снаряда, но это был гром. Мы продолжали ползти вверх по грунтовой дороге, вьющейся среди гор. Пока не встретили дозор из двух человек с автоматами. Сейран вышел из машины, махнул мне рукой, чтобы я следовал за ним. Автоматчики провели нас в заброшенную с виду деревянную постройку. Внутри помещение оказалось обжитым: в первой комнате стоял письменный стол, на котором возвышались стопки книг, рядом кожаные кресла и диван с вышитыми подушками. В дальнем углу сидел парень с автоматом на коленях, а за письменным столом вглядывался в экран ноутбука известный на всём Кавказе командир, кумир вайнахских пацанов.

Командир оторвался от компьютера, включил яркую настольную лампу, приветствовал нас и жестом предложил сесть на диван. Отослал парня с автоматом, плотно прикрыл дверь. Долго молчал. Потом медленно произнёс:

—  Нам ещё долго предстоит жить на своей земле, под своими звёздами, не выпуская из рук оружия, зная, что русские могут напасть в любой момент. Они отрядили на нашу землю тучу бандформирований из ФСБ, ГРУ, ОМОНа, чтобы отнять у нас свободу и религию. Наших людей в России называют террористами  и ваххабитами. Путин засылает к нам мунафикун, потому что трусит и мечтает завербовать самого Аллаха. Но в мире не слишком-то обращают внимание на кремлёвскую истерику… Сейран говорит, что ты выбрал джихад. Ты действительно готов сражаться?

— Да! — ответил я, смело посмотрев ему в глаза.

— Против русских империалистов, за свою землю, или ты из тех, кто собирается взорвать весь мир? Нам не нужны те, кто готов убивать, кого попало, и не чтит веру предков. Ты не такой?

— Нет.

— Тебе приходилось убивать?

— Нет.

— Повезло! Я бы тоже не хотел убивать, и Гусейн — твой отец, когда мы были с ним в Абхазии, не хотел убивать. И за это поплатился жизнью, потому что закон войны прост — или ты убьёшь или тебя. И неважно, кто ты: боец с автоматом или военный врач, как твой отец.

Командир замолчал, быть может, вспоминая моего отца или ту давнюю войну в Абхазии. Молчание длилось целый век. Потом командир продолжил:

— Рано или поздно русским империалистам придётся убраться из Ичкерии, да и со всего Кавказа. Думаю, что мусульманский Кавказ — это монолит, который невозможно расчленить. Мы не собираемся никуда уходить и вправе создать здесь, на своей исконной земле, исламское государство от моря и до моря. И мы будем все вместе — чеченские моджахеды, ингушские братья, черкесы, бойцы из Кабарды, дагестанцы, абхазы и русские, принявшие ислам, — сражаться бок о бок против общего врага. И даже если человек не является мусульманином, но пришёл к нам с миром, мы и его оставим жить в нашей стране. А тем более тех, кто бок о бок с нами сражался против кафиров и мунафикун.

Возможно, через год или через месяц мы будем мертвы. Но не о смерти нам надо думать, а о своём народе. Наше правило: «Если моджахед погиб — на его место придёт брат. Джихад продолжается». Для битвы добра и зла нужны воины. Мы — эти воины, и мы разрушим империю зла.

Да, русских гораздо больше, чем нас, и пока они сильнее. Но Аллах сильнее русских. У меня нет сомнений, что мы одержим победу, ибо тому, кто искренне встал на путь джихада, нет преград. Джихад в Ичкерии не выдохся, как вещают русские кафиры и их местные собаки. Наш джихад ширится, и в священной борьбе  с грязной империей безбожников и чекистов мы стоим в авангарде.  Это знамение Всевышнего Аллаха для всякого, кто разумеет и думает своей головой.

Дух вайнахов закалился в страданиях. Мы будем сражаться до тех пор, пока не вышвырнем всех русских оккупантов. Да воцарится справедливость по воле Аллаха!  В наше время вера во Всевышнего есть единственное прибежище во всех жизненных испытаниях. У нас есть Аллах, которого мы будем любить вечно, и потому мы бессмертны. Я призываю вас бояться гнева Божьего, сохранять честь и достоинство моджахедов. Тогда вы будете почтены в этом мире и в последнем из миров.

 

Мы с Сейраном чутко слушали командира, мы знали, что он говорит о смерти потому, что не раз смотрел ей в глаза. И про опасность он знал не понаслышке. На протяжении монолога нестерпимо яркая настольная лампа освещала командира так, что одна половина его была светлая, а другая тёмная. Наверно, идеальный воин никогда не бывает одного цвета.

Потом начался разговор о деле.

— Чтобы отомстить оккупантам, нужны деньги, — заметил Сейран. — И будет забавно, если деньги, а потом и оружие, мы получим от самих русских. Муса грамотный парень, он не подведёт. Ему можно доверить бизнес, да и технически сложную операцию он осилит. Не Боги горшки обжигают…

С доводами Сейрана командир был согласен и даже придумал кодовое название акции.

— Обозначим её как «Эфир для Аллаха», а тебя, Муса, будем звать режиссёром, — сказал командир, и ко мне полетела его лукавая улыбка, а потом так же внезапно, как и возникла, растворилась в его усах и бороде.

— Спектакль, который ты поставишь, будет самым важным в твоей жизни. Да, самым опасным, но и самым нужным для нас. Поймать тебя не смогут, но почти наверняка впоследствии вычислят. Поэтому спектакль будет твоим последним делом в Москве. И помни, мы создаём новую реальность! — это были напутственные слова, сказанные мне командиром.

 

…Когда из горного укрытия командира я вернулся домой, то сначала попрощался с друзьями, сказал им, что еду работать в Москву. После сходил на горную пасеку к дяде Хасану. Посидел возле своего любимого улья, того, что весной собственноручно выкрасил в жёлтый цвет. Сказал пчёлам: прощайте! я всегда заботился о вас… но теперь пришло время сражаться… за нашу землю, за наши горы, иначе и вас, мои дорогие, не будет ни у меня, ни у дяди Хасана.

Мать долго плакала, сквозь слёзы причитала, что Москва уже отняла у неё Анзора, и мне было ужасно жаль свою добрую старую Ма.

А потом Сейран отвёз меня на вокзал и помог с билетом на московский поезд.

 

 

 

Часть 2. ЭФИР ДЛЯ АЛЛАХА

 

5.МУСА

 

Бизнес, который мне поручили, был легальным, к тому же прибыльным, ведь в Москве у населения водятся бабки. На меня записали автосервис на севере столицы, расположенный рядом с каким-то худосочным стадионом, недалеко от Останкинской телебашни. Мне отдали двухэтажное здание стоимостью в полмиллиона зелёных плюс нехилое новенькое оборудование, которое будет даже подороже самой постройки. Все формальности в Москве, как и везде у русских, решаются легко — были б бабки. Эти продажные гяуры рано или поздно поплатятся за свою жадность.

Я отпустил бороду и усы. Мужики в автосервисе за глаза почтительно зовут меня Бородой. Почтительно — потому как знают, что я хозяин всей этой лавочки.

Теперь моя задача добыть как можно больше средств для нашей борьбы. И ещё иметь наготове три полностью заправленных джипа. В час «Ч» мы загрузим в них подарки для русских и покажем им волю Аллаха. Истина делает человека свободным. И чтобы люди познали её, нужны способы и средства; короче, нужны доказательства. Наши — будут покруче, чем 11 сентября. Да, возможно, мы все погибнем. Что ж, идёт война во имя справедливости, а на такой войне всегда погибают лучшие. Это будет выбор Аллаха, в его власти отправить нас в вечность.

На самом деле всё уже готово и расписано по минутам. Мысленно я проигрывал акцию «Эфир для Аллаха» десятки раз. План разработали командир и Сейран в ту далёкую ночь, когда мы были в горном укрытии.

 

После того, как Сейран проводил меня в Москву, сам он перебрался через российскую границу (разумеется, не на копытах, как это любят изображать чекисты) и в Грузии должен был приобрести ядерные игрушки. Так он и поступил.

Спустя два месяца Сейран появился в Москве, в моём  автосервисе. Это был человек с недельной щетиной на лице, в сером свитере со свалявшимися катышками шерсти и нечеловечески усталыми глазами. Мы прошли в мой кабинет, Сейран сел в мягкое кресло и почти сразу заснул. Я укрыл его верблюжьим одеялом, вышел и тихо затворил дверь. Спал Сейран недолго, не больше часа; проснувшись, спросил, где у меня душ. Пока он плескался под струями горячей воды, я принёс ему свою чистую одежду — хорошо, что у нас один размер. Его одежду я сложил в полиэтиленовый мешок, предварительно достав из кармана брюк бумажник, в котором было несколько тысячерублёвок, пачка стодолларовых купюр и российский паспорт на имя неведомого мне Нугзара Теишвили, уроженца города Тбилиси. Ещё я поставил на журнальный столик в кабинете тарелки с пресными лепёшками, сушёным мясом и помидорами, два бокала, большую бутылку минералки. Я знал, что Сейран не пьёт вино. Не потому, что так велит Аллах, просто он считает, что в бой с неверными нельзя идти пьяным. А у нас теперь каждый день — бой.

Я сидел на низком пуфике и ждал своего учителя. После душа Сейран долго молился; наверно, на пути в Москву ему пришлось пропустить много молитв, и он совершал возмещающий намаз. Потом учитель сел к журнальному столику напротив меня, мы поели. Переместившись в кресло, в котором он спал, Сейран стал рассказывать.

В Тбилиси он встретился с людьми, имевшими отношение к ядерным программам бывшего СССР.  Договориться с ними было непросто, поскольку они не нашей веры. Но грузины тоже не любят русских империалистов, что и сыграло решающую роль. Заручившись поддержкой спецов, мой учитель выехал в один из лесных горных районов, где имелись РТГ — радиационные тепловые генераторы. Их было несколько штук — после закрытия советской военной базы они не охранялись.

— Сами по себе РТГ довольно компактные штуковины, — говорил Сейран, распластавшись в понравившемся ему кресле. — Длина около метра, вес примерно полтонны; это идеальные источники электричества для отдалённых районов. Нам бы такие на горные базы. Начинка же РТГ включает капсулу стронция-90. По размерам она с ручной китайский фонарик и закрыта свинцовой оболочкой. С оболочкой капсула в принципе безопасна, а вот если свинец сковырнуть… тогда, кто находится поблизости схватит смертельную дозу.

Помню, в этот момент Сейран недобро усмехнулся…

Зачем капсулы нужны Сейрану, грузины, может, и догадывались, но напрямую не спрашивали. Короче, за кругленькую сумму грузинские умельцы разобрали тепловые генераторы, упаковали капсулы со стронцием в компактный металлический контейнер, и Сейран стал обладателем нужных для нашей акции радиоактивных материалов. Дальше была целая эпопея по переправке контейнера с капсулами в Москву. Мой учитель справился и с этой задачей — контейнер пришёл в логово кафиров дипломатической почтой. Не буду говорить, в какое посольство. Сейчас контейнер мы уже забрали.

— Для Аллаха нет ничего невозможного, вот и настал черёд Останкинского телецентра, — сказал Сейран под конец своего рассказа. — В Ичкерии нет и пяди земли, где не шла бы война. Русские воюют с нами, значит, и в России не будет ни одного места без войны.

На следующий день Сейран посмотрел мой бизнес, обозвав его «Муса Моторс». Впрочем, учитель меня похвалил. Ещё он сказал, что те, кто прячется по домам и те, кто сражается во имя Аллаха, не равны друг другу. Тот, кто отсиживается, после смерти никогда не окажется в месте, где он хотел бы оказаться. Двери в рай отворятся для тех, кто боролся за свободу своей родины. Моджахеды, которые сегодня сражаются в Чечне на священном Газавате, показывают пример мужества и храбрости. Мы обязаны выгнать русских кафиров с нашей земли!

— Может ли махонькая Чечня, где из-за геноцида остаётся все меньше людей, победить в войне с громадной Россией? — театрально воскликнул Сейран. — Кремлёвские чекисты, эти шакалы с атомной бомбой, считают, что сие исключено. Придётся их огорчить. Такой вопрос вообще не стоит, всё пойдёт по иному сценарию. Сегодня разгорается пожар освободительной войны всех народов Северного Кавказа. За это русские  могут сказать отдельное спасибо своему кремлёвскому фюреру. Террор против чеченского народа, зверства путинского ФСБ и милиции в отношении мусульман Кавказа, преследования за посещение мечетей, да даже за ношение бороды — разожгли этот пожар. Вторая русско-чеченская война, начатая в 99-м, давно вышла за пределы Ичкерии и стала очередной глобальной кавказской войной. Перед чеченцами не стоит задача одолеть огромную Россию. Надо всего лишь продержаться до той поры, когда русская империя сама развалится на части, как Советский Союз. А Путина бояться — в сортир не ходить, это ж он грозился мочить в сортире.

Что же касается Бесланских событий... — здесь Сейран на мгновение умолк, — да примет Аллах души всех тех, кто невинно погиб там, да смилостивится Всевышний над ними. Кто бы ни направлял моджахедов в Беслан, наш командир или кто другой, они просто не рассчитывали, что кремлёвская власть столь жестока и беспощадна не только к другим народам, но и к своему собственному. Мы не могли представить, что русскому спецназу отдадут приказ стрелять из танков и гранатомётов по заложникам, что они… станут стрелять по детям. Но чему удивляться?! Эту алчную ватагу в московском кремле заботит лишь своё собственное обогащение, у них жизнь простого человека не стоит и копейки.

На самом деле, русские — это ошибка природы, засохшая ветвь цивилизации, — со злостью добавил Сейран. — У варварского и откровенно гордящегося своими преступлениями этноса будущего быть не должно. Главное богатство, на котором сидят русские кафиры — нефть и газ, скоро иссякнет, и останутся они у разбитого корыта. Голодные и немытые, о чём писал ещё их поэтический светоч, тоже в своё время повоевавший на Кавказе.

Обречена и вся западная цивилизация. У них всё отравлено: общество, у которого вечными ценностями являются часы «Патек Филипп», автомобиль «Форд» и вакуумные стеклопакеты, — не имеет будущего.

 

Вечером того же дня Сейран уехал из Москвы. Прощаясь, он сказал, что верит мне и хочет видеть меня живым. После акции в Москве он будет ждать меня у командира, чтобы продолжить нашу борьбу.

 

 

6.НАДЯ

 

Мой отпуск на работе очень быстро подошёл к концу. Я вернулась в свой дурацкий госпиталь, но перешла на полставки. Появилось свободное время, и я стала искать другую работу. Только при нынешнем российском капитализме всё не просто. Даже такой элементарный процесс, как продажа труда медсестры, буксует. Положим, ты согласна иметь дело с Чичиковым, а нарываешься на какого-нибудь Плюшкина или Ноздрёва.

Иногда отец делает мне аккредитацию от газеты на очередную пресс-конференцию по медицинской тематике. Тогда я еду в «РИА-Новости» или в какой-нибудь приличный отель с конференц-залом, слушаю в умные речи профессоров и академиков, а потом на фуршете поедаю всякие лакомства, запивая их вином. Хотя напитки на фуршетах — так себе, с моим любимым вином “ISABELLA” и сравнивать нечего. Но это ладно, печально другое. Раньше от подобных сборищ, где академики выражают свою научную маниакальность и где можно запросто поговорить с именитыми людьми, я получала удовольствие. Теперь нет. После взрыва в метро, всё это кажется мелким и ненужным. Да и сама Москва, где я родилась и прожила всю жизнь, представляется мне сейчас враждебным городом. Тут на каждом шагу подстерегают ловушки, а москвичи стали неприветливыми, злыми. Я даже вспомнила, что моя бабка по матери — украинка. Когда маленькой я приезжала к ней в гости, то ощущала вокруг добрых и мягких людей. Бабушка жила в украинской деревне; в Москве такого человеческого тепла не встретишь, особенно нынче. Я начинаю понимать, почему во всём мире не уважают русских; почему в русскоязычном мире не любят москвичей. Анекдоты о своих земляках вечно слышу. Вот недавно очередной рассказали.

Встречаются два хохла, начинают делиться впечатлениями.

— Слухай, Миколка, гарный сон сегодня бачил. Сижу на берегу реки и вижу: гробы плывут. Много гробов, плывут и плывут, а в них москали.

— Ну ты шо, Петро, не все ж москали гады.

— Так и я то бачил. Хорошие москали в хороших гробах плывут, а плохие в плохих!

 

Ещё я заметила, что теперь меня утомляют контакты с людьми. Временами мне не хочется ни с кем разговаривать, кого-либо видеть. Нет, это не аутизм. Просто московская суетность, идиотская погоня окружающих меня людей за деньгами безумно меня раздражают.

Правда, я пристрастилась копаться в интернете. Чаще всего  занимаюсь этим в бывшей «ленинке». Обычно я скачиваю на дискету рефераты, временами смотрю научную литературу,  изредка что-нибудь англоязычное. Вот и недавно зашла на какой-то американский сайт и прочитала: «A 10-kiloton nuclear bomb, delivered to Times Square by truck and then detonated, could kill up to one million New Yorkers. Some experts think a terrorist attack with nuclear weapons is already unstoppable».

Что ж, видимо, взрывы в метро — это ещё не самое хреновое, что может случиться. И не факт, что ядерный заряд подорвут в Нью-Йорке. Всё самое ужасное обычно происходит в России. С радиацией в Москве ещё не сталкивались, а про Чернобыль успели подзабыть. Кстати, на кафедре рентгенологии нам говорили, что для биологических объектов зависимость «доза/эффект» — нелинейная и безпороговая. Это значит, что любая, сколь угодно малая доза ионизирующего излучения вызывает у человека тот или иной эффект.

А если какие-нибудь козлы обычную взрывчатку смешают с радиоактивными изотопами? Даже нет нужды, чтобы изотопы были пригодны для создания атомной бомбы, достаточно любого высокорадиоактивного материала. Например,  хлорид цезия —  похожую на тальк пудру —  легко распылить взрывом. Чёрт! да и взрывчатка этим козлам не понадобится; обычного газового баллона, я думаю, хватит.  И мало никому не покажется — разлет радиоактивной пыли будет на  несколько километров, так что пол-Москвы можно хоронить. Современный город практически невозможно полностью очистить от радиоактивной пыли. Всё будет как после встречи Хиросимы с американским лётчиком.

Ещё я прочитала, что на атомную станцию в иранском Бушере идёт поставка из России ста тонн топлива для первой загрузки. Этим занимаются мои соплеменники — русские. Вот сумасшедшие, ведь на свою же голову! Что стоит мусульманам, чеченским и иранским, договориться друг с другом?! Эта Бушерская АЭС станет самым большим в мире поясом шахида. Неужели в кремле этого не разумеют? Понимают, конечно; только цель у кремлёвских вполне прозаична — побольше бабок наварить, а после хоть потоп.

 

Отец однажды говорил мне, что в медицине используется более 300 разновидностей радиоактивных изотопов, что их активность колеблется от 5 до 120 кюри, и среди них такие сильнорадиоактивные изотопы как кобальт-60 и цезий-137. В случае нештатного использования некоторых радиоактивных изотопов (например, изотопа америция) уже через 6 минут в двухкилометровой зоне потребуются меры для защиты населения. Ещё он сказал, что основную опасность представляют «горячие» частицы, размером от 20 до 100 микрон. Они легко  разносятся ветром, а попав в лёгкие человека, застревают там на много лет. Лёгочная ткань рядом с такой частицей находится под постоянным действием излучения. В результате происходят мутации клеток и, в конечном счёте, малигнизация.

Вот так! А папаша мой разбирается в этом как профессионал. До теперешней работы в «Новой медицинской газете», он был научным сотрудником в системе минздрава и занимался радиационной безопасностью.

Наверняка радиоактивными изотопами уже давно торгуют — у нас же всё продаётся — только мы об этом не знаем.

Вот недавно выловила в интернете: «Служба безопасности Украины сообщила, что в начале апреля 2004 года в результате проведения специальной операции в Крыму в городе Армянск задержана группа лиц, которые пытались сбыть два контейнера с цезием-137».

Это уже пиздык турмыс. Что в переводе с туркменского означает «конец всему». Верно говорят: знания умножают печали. А умножая знания, умножаешь и скорбь. И ещё мне кажется, что самое опасное — это неправильно понятая правда; успех же возможен лишь под водительством духа Святаго.

…Последнее, что тогда попалось мне на глаза в интернете, это сообщение «Кавказ-центра»:

В Веденском районе Чечни на окраине селения Дышне-Ведено обстреляна автомашина с кафирами. Два русских кафира уничтожены, трое ранены. За сутки в ходе  других нападений моджахедов на позиции русских оккупантов было ликвидировано шесть и ранены пять русских террористов.

 

 

7. МУСА

 

По приезде в Москву, в один из первых дней, я побывал на Красной площади — я ведь никогда раньше не был в российской столице. Потом прогулялся по Манежной площади, подошёл к Большому театру. Разглядывая этот русский лубочный рай, я чувствовал, что во мне вспыхивает бешенство. Я рыскал по центру Москвы будто лазутчик, пытаясь найти следы сталинской России — той самой, что полвека назад погнала мой народ в ссылку. Здание Лубянки, «Детский мир», гостиница «Москва», мавзолей и кладбище по соседству…  больше всего возмущали помпезность и лицемерие. Эти русские постоянно прикидываются великой нацией и кичатся своим миролюбием. Ещё со школы я помню их бессмысленный лозунг «Миру мир!!!» с непременной чередой восклицательных знаков. Им бы ещё запеть «Русланд юбер аллес».

Я бродил по центру города и был похож на одного из тех фанатиков, что выслеживали нацистов по всему миру. С той разницей, что я выискивал фетиши русских оккупантов. Со временем бешенство исчезло, но не прошло бесследно, оно усилило мою ненависть к врагам.

 

По воскресеньям я заполнял собой часть пространства тесного бара у метро «Щукинская». К достопримечательностям заведения я бы причислил чистоту, разумные цены и красивую стойку бара из морёного дуба. Бармена все звали по имени — Анзор. У меня в этом маленьком баре возникало ощущение домашнего уюта, может, из-за имени бармена, напоминавшего о моём погибшем брате.

Наткнулся я на этот бар случайно. Решил однажды обследовать окрестности дома, где находилась съёмная квартира, в которой я поселился по приезде в Москву. Добираться с этой квартиры до моего автосервиса не очень-то удобно, но и не через весь город ехать — и то, и другое находятся на севере столицы. Да и Останкинский телецентр тоже в этих местах. Вот… а тогда, изучая окрестности, я забрёл в парк, подышал сосновым воздухом столь редким для большого города, потом оказался на тихой улочке, и мой взгляд упёрся в вывеску заведения. Я вошёл, заказал чёрный кофе, брынзу и маслины. Бармен включил какую-то арабскую музыку, а я, ожидая заказанные яства, стал рассматривать чеканку, развешанную на стенах крошечного зала.  В ней присутствовали мотивы гор. Мне здесь определённо нравилось, было почти как у нас в Ичкерии.

В тот воскресный послеобеденный час в баре не было никого. Я долго сидел за чашкой кофе и наслаждался одиночеством, которое нечасто выпадает человеку в мегаполисе. Честно говоря, все эти москвичи — коренные, как здесь выражаются, и приехавшие несколько лет назад — меня ужасно раздражают…

Со временем я понял, что в баре немало постоянных посетителей. Иногда я прислушиваюсь к их разговорам. Выяснилось, что недалеко находится клиника, где больным пересаживают человеческие органы. А ещё рядом — Курчатовский институт, в котором атомную бомбу сделали, и госпиталь ФСБ. Интересно, что бы эти типы сказали о грязной бомбе?  Что бы сказала вон та длинноногая девчонка, которая, как и я, сидит в полном одиночестве. Я вижу её не первый раз. Она всегда пьёт молдавское вино «Изабелла», только она вовсе не похожа на молдаванку — где вы видели молдавскую женщину со светлыми волосами?! Похоже, что грустная незнакомка работает поблизости и заходит в бар после службы. Только где можно работать каждое воскресенье?

Бармен Анзор завсегдатаев знает по имени. Если нужно, даёт выпить в долг. Когда появляется одинокая девушка, он приветливо улыбается и спрашивает:

— Наденька, как обычно?

Она утвердительно кивает, и Анзор наливает в высокий бокал «Изабеллу», достаёт плитку шоколада.

Мне хочется встать, подойти к барной стойке, где сидит Надя, поговорить с ней, а если она согласится, то потом вместе погулять по сосновому парку. Но я удерживаюсь от этого опрометчивого шага.

«Тебе предстоит АКЦИЯ, скоро наступит час «Ч», ты — режиссёр, твоя жизнь может оборваться в любой момент, — мысленно напоминаю я себе. — Если девчонка согласится и пойдёт с тобой, а потом привыкнет к тебе, как ты объяснишь ей предстоящее? Она не поймёт, она ведь не нашей веры. Да и о твоём народе, может быть, никогда не слышала. Забудь про неё! — приказываю я себе. — Пока тебе нечего предложить девчонке. Ты на войне, сначала надо победить».

Я расплатился, кивнул бармену Анзору на прощание и ушёл. Но эта длинноногая светловолосая Надя продолжала жить в моих мыслях. Я ничего не мог с собой поделать, не мог отвлечься. Она стала мне сниться по ночам. В своих снах я целую её, мы гуляем по парку, и она  рассказывает о своей жизни; а ещё мы сидим с ней подолгу в нашем баре — в нашем, ведь именно он познакомил нас.

Сны, вообще, какая-то загадочная вещь; недаром же бывают пророческие сновидения. Это как аят. Я, например, часто вижу такой сон: дом моей старенькой Ма… она манит меня рукой и зовёт в большую комнату, там она повесила на стену новую географическую карту; на ней Ичкерия, заштрихованная зелёными полосами, простирается от моря и до моря,  а Россия осталась где-то вокруг Москвы да ещё на севере. И я знаю, что война на Кавказе закончилась, моя Родина стала свободной, и каждый может жить по своей вере. Я учусь на врача в Грозном, а эмир Абу Сейран вернулся в свою школу, где до войны работал учителем. Только всё это сны…

Когда по утрам после таких снов я просыпался, то слышал птичий гомон через открытую форточку. Я лежал, слушал птиц и ощущал спокойствие, умиротворение, надежду. Но потом я вспоминал, что нахожусь в чужом враждебном городе, и эти птицы тоже чужие — русские. В ту осень, я бродил по Москве и ненавидел всё русское. Я ненавидел русских за то, что они считают себя непогрешимым старшим братом для всех окружающих народов, ненавидел их за смешную веру в свою богоизбранность. Ежу же понятно: мнить себя незаурядным — первый признак заурядности. А ещё я ненавидел русских за их фанатическую иллюзию собственной духовности. Иллюзию, заметьте, потому что в массе своей русские не очень-то образованный народ. Все эти интеллектуалы, проводящие время в библиотеках и театрах, совершающие научные открытия и пишущие якобы гениальные романы, составляют от силы пять процентов русского населения. Уловки кремлёвской пропаганды, стремящейся огорошить мир высокодуховным образом русского человека, просто смешны.

За время, прожитое в Москве, я увидел: русские живут так, как они хотят. Им никто не мешает пить водку целыми днями, не работать, материться, ненавидеть приезжих, постоянно толковать о том, что все их угнетают, и называть ислам религией педофилов, поскольку мусульманам разрешается брать в жёны девятилетнюю девушку. У русских коверканье идей Мухаммеда — это какая-то тайная патологическая страсть. Русским кафирам не столь важно, как они сами живут и какова их религия; для них куда важнее убедить себя, что у мусульман жизнь плоха, а вера омерзительна.

Странно, конечно, но если кафирам нравится скотская жизнь, пусть так и живут. Только почему они считают себя вправе навязывать другим свой собачий образ жизни?! У нас есть Аллах, и мы будем достойны его.

Кремлёвской пропаганда такова, что русские на полном серьёзе верят байкам об  усталости чеченцев от войны, что горцам уже, мол,  всё равно,  какая будет власть. А я уверен, мы выгоним русских кафиров с нашей земли! Мы будем сражаться с ними повсюду. Джихад не только не выдохся, наш джихад ширится. Если на то будет воля Аллаха, мы доберёмся и до московского кремля.

Нынешняя Русня, как и прежний Совок, живёт за счёт непомерных цен на нефть и газ. Случится обвал цен, и путинский режим рухнет. В СССР мы это проходили, всего лишь 15 лет назад. Хоть я тогда был ещё малой,  но кое-что помню;  память же русских кафиров коротка да к тому же избирательна. Они не помнят ни цинковых гробов с шурави, убитыми в Афгане,  ни то, как коммунисты замышляли мировую революцию, а чекисты ставили несогласных к стенке, как якобы шпионов, или гнали в Сибирь на верную смерть. Эти русские не могут защитить себя от собственных чекистов и при этом пытаются навязать нам свои порядки. В здравом ли они уме?! К счастью, законы мироздания не подчиняются кафирам; отменить их не под силу ни рыбьеглазому чекисту в кремле, ни вашингтонскому пьянице Бушу, сошедшему с ума в борьбе с терроризмом.  Все эти русские и американские империалисты безумно боятся смерти, и потому у них нет права на жизнь.

 «О, неверные!

Я не стану поклоняться тому, чему вы будете поклоняться,

и вы не поклоняйтесь тому, чему я буду поклоняться,

и я не поклонюсь тому, чему вы поклонялись.

У вас — ваша вера, у меня — моя вера!..

 

Разве Аллах не заповедовал вам, сыны Адама, чтобы вы не поклонялись сатане? Ведь он для вас враг явный!

Он сбил с пути многие народы. Разве  вы не уразумели?

Вот — геенна, которую вам обещали.

Горите в ней сегодня за то, что не веровали!»

 

Очень скоро Останкино станет вторым Чернобылем. Телевышка, главный корпус и то, что русские называют ТТЦ —  телевизионным техническим центром, — превратятся в совершенно бесполезные сооружения. Обитать там будут лишь крысы да тараканы. Эфир не для кафиров, он для Аллаха.  

Кафиры любят толковать о неотвратимом Армагеддоне. Что ж, так тому и быть. Сейчас всё готово. Да поможет нам Аллах!

В Москве только я знаю весь план целиком. Я точно знаю, в какой момент и кому надо звонить, какие команды отдавать. А всем нашим бойцам известно, что сигнал на акцию должен исходить от Режиссёра. Я жду, когда наступит час «Ч». Его назначит наш командир. Во власти командира выбрать час «Ч» и по воле Аллаха лишить кафиров их духовного наркотика, без которого все они пойдут вразнос. Будет даже символично — ведь русские свиньи сами выдумали это охуительное название: час «Ч».

Возможно, я погибну в московском сражении, только Всевышний знает, что случится. Но я принесу пользу своему народу. Я буду исполнителем воли Аллаха, и это большая честь! 

«Во имя Аллаха милостивого, милосердного!

Благословлен тот, в руках которого власть и который властен над всякой вещью, который создал смерть и жизнь, — Он велик, прощающ!

Хвалит Аллаха то, что в небесах, и то, что на земле. Он — великий, мудрый!

Ему принадлежит власть над небесами и землёй; Он живит и мертвит: ведь Он мощен над всякой вещью.

Он — первый и последний, явный и тайный, и Он о всякой вещи знающ.

Он — тот, кто сотворил небеса и землю в шесть дней, потом утвердился на троне; Он знает, что входит в землю и что выходит из неё, что нисходит с неба и что поднимается там. И Он — с вами, где бы вы ни были. Аллах видит то, что вы делаете!

Веруйте в Аллаха и Его посланника и расходуйте то, в чём Он сделал вас наследниками. И тем из вас, которые уверовали и расходовали, им — великая награда!»

АЛЛАХУ АКБАР!!!

 

 

8. НАДЯ

 

Ты просыпаешься каждое новое утро, и что ты видишь? — The same fucking day. Tomorrow never comes. Завтра не наступит никогда. Нет никакой надежды. А взглянув на своё лицо, появляется желание разбить зеркало, перевернуть всё вверх дном, расколотить окружающий мир. Я чувствую себя ужасно одинокой. До такой степени, что готова обвенчаться с кем угодно, лишь бы не быть одной. Только счастье в долг не возьмёшь, рядом никого нет, и потому остаётся лишь одно: идти туда — не знаю куда, искать то — не знаю что…  Конечно, я понимаю, что  человек, озабоченный высшим смыслом, всегда рискует, поскольку неизбежно зависает над пропастью. В моей стране постичь это  несложно, ведь при отсутствии собственного опыта всегда можно прочесть роман «Бесы» Достоевского. И встанут перед тобой извечные проклятые вопросы.

Что прекраснее: Шекспир или сапоги? Куда исчезает грех? Было ли воскресение? Только всё это попытка заглянуть в бездну. И очень трудно выдержать ответный пристальный взгляд.

«Перекрёсток семи дорог,

Вот и я…

Всё мне кажется, я на нём сверну в никуда…»

 

А вообще, забавно устроен мир. В нём уживаются такие несовместимые вещи, как любовь и порох, вечность и смерть, красота и предательство. В нём нет оружия, чтобы победить терроризм, но, наверняка, же есть иной путь. Может быть, людям надо научиться смеяться над террористами и теми, кто их взрастил — смех ведь тоже убивает!

Последнее, что каким-то образом извне напомнило мне о взрыве в метро — это пришедшее по почте письмо. В нём на бланке Генеральной прокуратуры Российской Федерации было напечатано:

Уведомляю Вас, как признанную потерпевшей, о том, что по уголовному делу № 18/346224-05  в соответствии с п.4 ч.1 ст.24 УПК РФ  в связи со смертью, вынесены постановления о прекращении уголовного преследования в отношении «Марвана», Глоова И.Б., Сенченко В.Г., Фотова Д.Х., Ижаева А.А.-А., Кипкеева Н.А., Меновщикова Ю.А., Загорулько В.Н., Бериханова Р.М.

…На основании изложенного, Вы имеете право на получение копий указанных выше постановлений.

Старший следователь по особо важным делам     А.Г.Исканцев.

 

В прокуратуре утверждают, что взрыв в метро на перегоне от «Автозаводской» до «Павелецкой» совершил Анзор Ижаев. Всех остальных, в том числе и арабского наёмника Марвана, якобы убили во время контртеррористической операции на Кавказе. Только разве бывают контртеррористические операции, если теракт уже произошёл?  Вот ослы!..

Иногда кажется, что мир наш — это офигенная совокупность ловушек. Многие из них смертельны. Они возникают и исчезают без видимых причин, и тогда привычное становится опасным, простое перестаёт быть лёгким, яркое превращается в серое. И нельзя вернуться обратно тем путём, каким мы появились. Жизнь запутывается до невозможности, а мир продолжает ухмыляться, взирая на людскую суетность.

Но в любом случае человек никогда не умирает совсем. На его могиле вырастают цветы и свежая зелёненькая трава, тонкая берёзка или рябина. В них те самые атомы, что раньше, сгруппировавшись удивительным образом, были человеком. «Ну да, ничто не исчезает бесследно и не возникает из ничего», — мысленно говорю я сама себе. По-моему, это полный 3,14-издец, как любят писать на интернет-форумах.

А ещё в этом мире есть алкоголь. Временами эта штука мне очень даже нравится. Пить — так же замечательно, как и не пить. При этом одни пьют, когда им плохо, другие — когда им хорошо. В день, когда не станет Путина, я открою бутылку своего любимого вина “ISABELLA” — красного полусладкого. Я буду пить его в полном одиночестве маленькими неторопливыми глотками из высокого бокала с тонким стеклом. Я буду размышлять. Путин ведь был советским шпионом в Германии — это так романтично! А дальше… Получилось как всегда. Придя с холода, шпион вернул в мою страну позорный сталинский гимн, слопал независимое телевидение, обстряпал новую гражданскую войну, которая переродилась в бесконечные теракты и захваты заложников. Полторы сотни мирных граждан, убитых газом в самом центре Москвы в театре на Дубровке, — уж точно на его совести. Газ-то ведь спецслужбы применили. Как он поступил после этого? Секретным президентским указом произвёл отравителей в героев России. В секретных героев? всё у них вишь секретно…

Хотя старик Ельцин и дирижировал немецким оркестром (в прямом смысле), мог проспать встречу с ирландским премьером, но мне никогда не было стыдно за Ельцина. Сейчас стыдно. За Россию.

Путинский режим как блендамед: спасёт всех, но никто не видел ни одного спасённого. А сам Путин жил по принципу: кто нас обидит, тот три дня не проживёт. В бытность вице-мэром Петербурга он даже произнёс эти слова под телекамеру. И поскольку окончил он юрфак питерского универа, то во всю пользовался присказкой: для врагов — закон, для друзей — всё остальное. «Стаж!» — говаривал в аналогичном случае профессор Филипп Филиппович Преображенский из «Собачьего сердца».

По сути, история являет собой ужасно ветвистое дерево. Если какой-то сук на нём называется «диктатура», то свежие побеги на таком суку сильно отличаются от старых. Современная диктатура (неважно какая: коммунистическая, фашистская, чекистская) — это когда первая власть плюс четвёртая в одном флаконе. И никаких печей Освенцима… Колючая проволока стала виртуальной, а  ГУЛАГ нынче чисто психологический. Если раньше люди охраны имели «верного Руслана», то теперь они имеют верное телевидение. Свобода слова и изображений у нас навек… зачервивела.

Некоторые умники говорят, что если миром управляет дьявол, то надо учиться договариваться с ним. Имеет ли решение эта задача? Опыт Норд-Оста, Беслана и московских взрывов даёт отрицательный ответ.

Да, Путин наделал кучу ошибок. И очень жаль, что он был чекистом, а не сапёром. Если б существовала Чёрная книга России, то Путина с его чекистским окружением следовало бы в неё занести. Временами, глядя на этого гаранта конституции, у меня все мужики начинают вызывать отвращение.

Потом я вспомню лозунг, придуманный лимоновцами (или самим Лимоновым): «МУТИН — ПУДАК!»  Очень забавная игра букв. Почему-то я готова произнести лозунг вслух, даже громко прокричать. И пусть всякие доморощенные чистоплюи скажут, что это не политкорректно. Да ещё в такой день… Не фига!  Я допью своё красное полусладкое и крикну во всё горло: fucking wanker!!!

Вау!  я всегда возвращаю свои долги и люблю расквитаться за плохое.

 

Ещё я буду вспоминать всё, что случилось в ТОМ страшном вагоне московского метро. Вспоминать каждое мгновение. А потом я попробую снять защиту от удаления с этих файлов памяти, выкинуть их в мусорную корзину и навсегда забывать путинский режим. Вместе с этим человеком, который превратил мою Родину в страну, утратившую смысл, и отнял у меня возможность жить по-человечески.

Только получится ли? Ведь я мёртвая, этот мир убил меня…

 

*       *       *

 

Ещё к повести была приписка от автора: 

«6 февраля 2004 года в вагоне московского метро, где произошёл взрыв, ехала моя дочь Ксения. Она сидела в середине вагона, значит, до взрывного устройства было примерно 10 метров.

К счастью, Ксения осталась жива. Я никогда не спрашивал её, как всё было, — я боюсь причинить ей боль своими расспросами. Но я до конца жизни буду помнить её окровавленное лицо, запечатлённое фотокором в газете «Версия», её испуганные глаза, обгоревшие волосы…

А сорок пассажиров этого поезда погибли. Я всегда буду молиться о них».

 

 

 

Вот такую вещь я прочитал в очередной рабочий день в издательстве «Трель». Не знаю, будем ли мы всё это публиковать, и если да, то в каком виде. Но совершенно очевидно, что в этой коротенькой повести есть драйв; чувствуется, что вещь написана на одном дыхании, когда некая неведомая сила перехватывает у автора перо и словно ниоткуда возникает текст.

Пока же «Новый Армагеддон»  никому не известного автора Андрея Гусева стоит на сервере «Проза.ру» по адресу http://www.proza.ru/texts/2005/10/07-06.html с номером публикации  2510070006.

Выбираю опцию «Save as», нахожу подходящую папку для сохранения файла, пишу название документа «Proza – 2510070006» и указателем мыши тычу «OK»;  потом посмотрю этот файл ещё раз. Очередной рабочий день подошёл к концу, и я покидаю офис издательства.

По дороге домой мне вспоминаются фрагменты только что прочитанной повести. Я рассеянно шагаю по Большой Марьинской улице, заваленной непролазным снегом, и думаю об умной девчонке Наде, которая понимает, что надо совершить ПОСТУПОК — убраться нафик из безумного государства, но не находит сил, чтобы изменить свою жизнь. А ведь это очень опасно для неё, приходит в голову мысль. Безумная власть обычно расправляется с умными людьми. Ещё я думаю о трагедии Муссы — этого вайнахского парня, выросшего при советской власти, верившего ей, и которого нынешние чекисты фактически заставили взять в руки оружие и бороться с русскими. Теперь понятно, кто на самом деле разжигает национальную рознь? Те самые люди, которые норовят покосить морковь, подоить быка и при этом постоянно рассказывают, как их кусают трутни. И невдомёк им, что пчёлы не кусают, а жалят, и что у трутней жала нет вообще.  Чекизм истребляет всякую национальную идею. Невозможно быть русским и чекистом, украинцем и чекистом. Надо выбирать!

С этими невесёлыми мыслями, я продолжаю месить снег на Большой Марьинской, но другой дороги к метро нет, и я продолжаю свой путь. Смешно: почти как Наденька из повести, я оказался в ситуации, когда у тебя уже не хватает – воли? силы? ума? — что-либо изменить. Только там всё серьёзно, а здесь как бы понарошку.

На перекрёстке зелёный шагающий человечек под стеклом внезапно куда-то исчезает, рядом появляется злобный красный истукан и запрещает мне идти дальше. Я жду, но ничего не происходит; красный истукан вперился в меня хищным взглядом, он, словно, испытывает моё терпение. Omen? Но какой к чёрту знак, если вокруг холод, снежное месиво, а дворники, поди, водку жрут.

Я продолжаю размышлять над прочитанной в издательстве повестью. Похоже, её автор и есть тот  трезвый среди пьяных, который в отличие от многих из нас обладает системным подходом и не боится говорить то, что думает. И даже если он всего-навсего пытается отомстить за свою дочь — это тоже нормальная цель. Не фига этим Николаям Платоновичам & Владимирам Владимировичам в довольстве млеть.

И ещё эта смерть, о которой персонажи повести постоянно думают, видят её, несут другим… Иногда говорят, что смерть уравнивает всех: чеченца и русского, богача и бедняка, женщину и мужчину. Боже, какой бред! Смерть, как рождение, индивидуальна. К ней стоит готовиться, она — самое главное испытание; его можно пройти на отлично, а можно получить двойку. Может быть, только в оргазме смерти у человека возникает прозрение. Или не возникает, и тогда он получает неуд.

А повесть «Новый Армагеддон»…  наверно, это история о том, как догматический мир — мусульманский, христианский, коммунистический — убивает человека ещё при жизни. Маркс, Фрейд, Христос — любая система окажется концлагерем, если принимать её полностью и без иронии. Реальность не может укладываться ни в какую схему. Что же касается нашего светлого солнышка Владимира Владимировича…  тут Наденька из повести права, тут не убавить, не прибавить. Можно, правда, сказать, что в школьном аттестате у Владимира Владимировича по математике, физике и химии значатся тройки. А в 1975 году (по некоторым данным) ВВП был арестован в Бонне как советский шпион и вскоре экстрадирован в СССР. После этого провала работать в разведке он уже не мог, был бесперспективен и соответственно переключился на политику.

Что ещё? Блин, ну можно вспомнить аналитическую записку, которую напечатала одна моя знакомая — Лена Токарева — в своей газете «Стрингер» в ноябре 2000-го года. Там аккурат говорилось, что, будучи вице-мэром Санкт-Петербурга, Путин отвечал за лицензирование казино, получая за каждую лицензию от ста до трёхсот тысяч долларов. А в следственной бригаде Генпрокуратуры РФ (старший следователь Ю. Ванюшин) имеются материалы о том, что бывший руководитель специализированного бюро ритуальных услуг Макутов ежемесячно выплачивал Путину по тридцать тысяч долларов. Ещё у меня в памяти осталось, что созданная Путиным корпорация «ХХ трест» бюджетные деньги перевела в Испанию, и часть украденных средств пошла на покупку Путиным виллы в испанском городе Бенидор;  материалы об этом даже имелись в ревизионном управлении Минфина по Питеру и области. Только что с того? Теперь расследовать все эти деяния нашего светоча невозможно. Остаётся лишь восхищаться часами «Патек-Филипп» стоимостью шестьдесят тысяч долларов на его правой руке да вспоминать, что в персональном самолёте президента установлен  унитаз за семьдесят пять тысяч долларов. Класс! Верно говорит Наденька: надо ждать, когда его не станет. Создаётся впечатление, что нелюбовь автора «Нового Армагеддона» к своему литературному Путину такова,  что кажется, встреть он его, то голыми руками вырвал бы из путинской груди сердце.

Я продолжаю размышлять над тем, стоит ли описывать действующего политика в художественной литературе и над феноменом нового Армагеддона в прочитанной повести. Мне даже кажется, что я сам слышу этот ужасный хлопок в вагоне метро. Впрочем, хлопок я слышу самый что ни на есть настоящий, происшедший в результате удара человеческого тела об лёд. После чего нахожу себя лежащим на правом боку среди слякотного грязного снега. «Приплыли!» — кумекаю я и пытаюсь подняться на ноги. Подняться не особенно получается, поскольку правая нога не слушается и дико болит. Не хватало тебе ещё перелома шейки бедренной кости!

 

Примерно через час машина скорой помощи доставила меня в приёмный покой больницы № 33 имени профессора Остроумова, где я когда-то давно (кажется, в другой жизни) проходил медпрактику. Забавные бывают встречи одного человека с одной и той же больницей!

Потом потекли обычные будни пациента, лежащего на скелетном вытяжении в восьмиместной палате. Хорошо, что моя больничная кровать стоит у окна, и можно глазеть на внешний мир. А вообще, российская больничная действительность недалеко ушла от советской; если и ушла, то в фиговую сторону. Хреново мы в нашем отечестве живём: чтобы установить это наверняка, попадите в больницу. Больных у нас лечат танцами вокруг костра. А этиотропное лечение, пенициллин? — робко пытался узнать я. «Пенициллин» ещё не открыт, — отвечали в больнице.

Лишь посещения друзей отвлекали меня от невесёлых дум. А Натали, бывшая жена, пришла только один раз и выдала фразу по-своему уникальную. Она сказала, дословно: «Моему мужчине не нравится, что ты звонишь по телефону». Видимо, мой телефонный звонок из больницы помешал им ебаться. Ну и мужик же ей достался… сука! лучше б не приходила вовсе.

Когда пришёл в больницу проведать меня Кораблёв из «Интертелекса», я попросил его съездить в мою балашихинскую квартиру, привезти некоторые вещи. Вернувшись через пару часов, он рассказал, что на хате всё хорошо, черепаха сонная сидит в своём ящике, вот только все листочки на моём единственном растении — кактусе — завяли. За ту неделю, что я лежал в больнице, этого не могло случиться из-за отсутствия воды, мой кактус иногда месяцами обходился без неё. Значит, здесь другое, — подумал я.

Операцию мне будут делать под общим наркозом. Все мои попытки договориться о местном обезболивании разбивались о железные доводы заведующего травматологическим отделением. На аккуратном клочке бумаги с рекламой зубной пасты “Sensodyne F” он рисовал схему прохождения нервов в области шейки бедренной кости и взволнованно объяснял, что это — как если удалять зуб без анестезии. Начинаю подозревать, что в травматологи идут неудавшиеся дантисты. Или наоборот. Как бы то ни было, но, похоже, от меня ничего не зависит: во время операции я не буду знать, что со мной происходит — самая отвратительная ситуация. Нет ничего хуже процесса, финальную стадию которого ты не можешь проконтролировать. Стало быть, остаётся лишь одно: расстелить мягкий коврик с иглами торчащими вверх (называется ипликатор Кузнецова), лечь на него и забыть обо всём на свете.

 

Утром моего седьмого больничного дня (ещё до рассвета) палатная медсестра принесла бритву,  сказала побрить лобок и сломанную ногу до колена.  Потом две молоденькие практикантки переложили меня, абсолютно голого, на каталку, укрыли простынёй и отправили в путешествие на верхний этаж больничного корпуса в операционный блок. Стандартная больничная процедура. Хотя лично для меня — может быть, последняя в жизни.

…Молоденький анестезиолог-казах, говорит, что мне «повезло»: наркоз он будет давать один, поскольку операционная сестра в отпуске — сдаёт экзамены в институте. Мне всегда везёт, отвечаю я.

            — Какое сегодня число? — сквозь противный туман спрашивает мой единственный анестезиолог. Я понимаю, что сей дурацкий вопрос задан, чтобы увидеть мою реакцию и оценить глубину наркоза. И в этот миг вспоминаю, что именно сегодня дата, которую я так мечтал отметить. День, когда родился мой дед.

            — Сто лет… со дня… рождения… — в полузабытье шепчут мои губы.