( из серии сказки городских джунглей )

Эта история произошла не со мной. Но я её знаю, и поэтому, расскажу вам.

Серафиму Лютову, смешливую, короткостриженную горожанку еще не очень старую и не такую уж глупую, которую все звали просто Лютик, в пятницу тринадцатого уволили с работы.

Выдали Лютику в качестве подарка за самоотверженный труд на благо ОО “Мартышкин труд” большой целлофановый пакет с голой бабой до пояса, дивидентов не выдали, трудовую книжку в отделе кадров сожрали мыши, и пошла Серафима Лютова куда глаза глядят, шмыгая озябшим, лиловым носом.

“Были бы у нее ноги от бровей, или физиономия дурочки с переулочка, - думала Лютик, ловя свое блеклое отражение в стеклах витрин, - то уволили бы не её, а скажем, Светку из планового отдела. Хотя, нет. У Светки муж – бандит. Он – крыша конторы. А контора без крыши, что компьютер без мыши.” Лютик улыбнулась и с таким идиотским выражением лица наткнулась на солидную даму, терпеливо ожидавшую, когда её песик сделает свое собачье дело на колесо какой-то иномарки.

Дама с визгом полетела на асфальт, песик, бывший на поводке, с визгом взмыл в воздух, в иномарке сработала сигнализация. К истерично воющей машине с ругательствами выбежал холеный, с коротко стриженной холкой, хозяин. Мужчина и дама стали, яростно жестикулируя, выяснять кто кого больше напугал. Собачка машину или машина собачку. Лютик тоже хотела выяснить, кто со страха описал её новый целлофановый пакет, но была облаяна сразу всеми участниками скандала. Лютик выбросила пакет в урну и пошла домой, держась подальше от владельцев с собаками.

В конечном счете, тот день оказался для суеверной Серафимы очень даже счастливым, судьбоносным, можно сказать. Перед сном она извлекла из письменного стола свои старые ученические тетрадки, вырвала из них чистые листки и вывела ровным, детским почерком: “Бюро нечеловечеких услуг производит выгул ваших … - здесь она снова почувствовала, что в ней просыпается гениальный поэт, но чуть поразмыслив, решила написать более прозаично, - выгуливает породистых собак из породистых семей. Дворняжек и интим – не предлагать”. Тут Лютик задумалась об оплате. Задержки по пол года её не устраивали. А если просить сразу – могут сразу и послать. Лютик вздохнула, почесала ручкой за ухом и приписала: “Плата – по договоренности”.

Породистых семей оказалось неожиданно много. За утро телефон Лютика накалился и источал тепло, как исправный утюг. Мужчины, женщины и дети зачитывали длиные списки званий и наград братьев своих меньших, паспортные данные, прививки и купирование ушей, особо упирая на родственные связи своих любимцев за границей.

Лютик выбрала адрес в десяти минутах хотьбы от дома. Когда переходишь на самофинансирование, приходится экономить на мелочах, а также мелочи на дорогу.

Нужную квартиру Лютик нашла без труда. Дом был старинный, свежевыкрашенный, подъезд сверкал мрамором, двери были большие, обитые со вкусом искусственной кожей.

На каждой двери красовался номер квартиры.

В прихожей Лютику подали безразмерные войлочные тапочки, как в музее и пригласили в гостинную. Едва она проследовала туда за чопорно ступающей прислугой, теряя по пути тапочки, как поняла, что попала в самое яблочко своей дерзкой, и по большому счету - авантюрной затеи, и здорово оробела.

Хозяйка кваритры была в борцовском кимоно, хозяин – в кимоно, секьюрити хозяина - в кимоно, и собака – тоже в кимоно. Перед хозяйкой стоял телевизор, перед хозяином стоял телевизор. Секьюрити по черно-белому монитору обозревал лестничную клетку. У песика на коврике тоже был свой миниатюрный телик. У хозяйки был сотовый, у хозяина был мобила, у секьюрити была рация.

– А почему у собаки нет телефона? – спросила Лютик.

– Наш мальчик его съел. – спокойно, как будто речь шла о бифштексе, ответила хозяйка.

– Сожрал, - подтвердил секьюрити, поймав недоверчивый взгляд Лютика.

Лютик и объект её забот остались наедине.

Следующим утром Пиньку с трудом удалось выволочь на улицу. Секьюрити хозяина тянул упирающегося всеми лапами “малыша” за поводок, А Лютик орудовала подручными средствами большей частью сзади. Пока спустили пса со второго этажа на первый, оба изрядно попотели. По причине чрезмерной упитанности, Пинька был неподъемен и непробиваем. Это брюхо, постоянно чем-то набитое, было протерто у пупка до розовой тонкой кожи и надежно заполняло все пространство между лапами.

На улице Пинька скучал. Не понимал, что ему надо делать и искал не столбы, а телевизор. Нашел в витрине магазина и тут же сел смотреть продолжение боевика.

Недели через две, в результате трехразовых ежедневных моционов в парке отдыха работников метростроя, Пинька освоил бег небрежной трусцой, а еще через неделю попытался самостоятельно пройти по буму на собачьей площадке. Но свалился в куст шиповника и перестал питать к буму спортивный интерес.

Еще через месяц – Пинька стал неузнаваем: строен, поджар, быстр. Научился отличать команду: “сидеть” от приказа “апорт”. И привязался к Лютику со всей собачьей, неподдельной преданностью.

И то, что эта преданность особая, собачья, Лютик очень скоро прочувствовала на собственной шкуре.

Началось все с того, что Пинька стал воротить морду от миски с бифштексом с кровью, если рядом не ела из такой же миски, такой же бифштекс – Лютик. И тощал прямо на глазах встревоженных хозяйки и хозяина собаки. Хозяйка же, вообще, от непривычной поджарости “малыша”, впала в депрессию, которая выражалась в том, что она спала дольше обычного и чаще звала секьюрити мужа, чтобы тот переставил мебель из мореного дуба в гостинной.

Но хозяин и хозяйка шли на поводу у капризов своего Пиньки и вскоре непрозрачно намекнули Лютику, что готовы накинуть ей десять баксов своего договора, если она согласится отобедать с Пинькой, на новеньком, специально привезенном из Парижа, коврике.

Лютик артачилась недолго. Здраво рассудив, что питаться с получением солидной надбавки, можно даже сидя на голом полу. Чай, не графья.

А Пинька расценил уступку Лютика по-своему, по-собачьему уразумению и стал ревностно следить за тем, чтобы Лютика ни при каких обстоятельствах не ущемляли. И пошло, и поехало! Пиньку стригут – Лютика стригут. Импортной машинкой, но собачьей. Пиньке – намордник, Лютику – намордник. Лютик его, правда, на голову одевала, как шапочку. И вскоре все дамы с собачками стали ходить с похожими головными уборами. И даже персональный телевизор Лютику купили. Только подержанный.

Но, когда наступило полнолуние, а Пинька наотрез отказался выть в собачьем одиночестве на бледно-желтый диск за окном, тут уж Лютик и сама взвыла самым натуральным образом.

И Лютик сбежала. Позорно, тайком. Не прихватив даже честно заработанные деньги и вещи: кимоно с зеленым поясом в цветочек, намордник, коврик и телевизор. Да они не особенно и нужны были ей теперь. Потому что сбежала она не одна, а с секьюрити, который предложил ей выйти за него замуж.

Пинька сильно тосковал. Подбегал к двери и нетерпеливо скреб когтями обивку двери, если слышал за нею приближающиеся шаги. Но приходили чужие люди. Заискивая перед Пинькой, угошали его шоколадом и печеньем. Но Пинька ждал девушку, от рук и волос которой, едва заметно пахло чертежной тушью. Но она не возвращалась.

И тогда Пинька решил сам найти её, вспомнив, что рожден ищейкой, а не манерной, комнатной болонкой. Он старательно обнюхал коврик Лютика, стянул с комода фарфоровую свинью с прорезью на загривке и с пасхальным звоном сиганул со второго этажа прямо на клумбу с цветами. Но не смог взять след. Этого они с Лютиком еще не проходили. Пинька понуро поплелся домой, не обращая внимания на улюлюканье зловредных мальчишек.

И зажил Пинька прежней своей жизнью. С ежедневным бифштексом, послеобеденным сном и получасовой прогулкой на балконе. К нему вернулись аппетит, одышка и степенный нрав.

Но иногда, перед сном, Пинька вспоминал смешную, сероглазую девушку, которая учила его бегать трусцой и для чего-то перепрыгивать через высокий деревянный барьер.