ГЕРОИЧЕСКОЕ В НАТУРЕ
о книге Сергея Амана «Всё будет хорошо, мы все умрём»
Шутки в сторону, господа хорошие.
Что за шутки, если состоявшийся и зарекомендовавший себя поэт, каким, безусловно, является Сергей Аман, переходит со стихов на прозу. И делает это, заметим, не впервой: вспомним его стильных «Журналюг», 2010 года создания.
Даже если он при этом в отличие от выпущенного ранее романа (просто романа!) помечает своё новое произведение по-особому претенциозно как эротическо-героический эпос. Ну, не про любовные же похождения и подвиги Гаргантюа и Пантагрюэля (двух чудо-богатырей и главных бонвиванов Высокого Возрождения) он намеревается поведать нам эпическим слогом. Нет. И даже не про российского Жилблаза на новый манер, тип которого явил восторженному читателю некогда очень популярный отечественный беллетрист Василий Трофимович Нарежный, предшественник Гоголя, между прочим, и основоположник отечественного бытового романа ещё в тот период, когда светоч нашей литературы Пушкин Александр Сергеевич об этом даже не помышлял и первые свои лицейские анакреонтические опыты выводил.
Так вот, не такого калибра тут эпос. Да и эпос ли, строго говоря. Под многозначительной вывеской: «Всё будет хорошо, мы все умрём». Здесь надо бы поставить вопросительный знак (гамлетовское: «Быть иль не быть»). Но почему-то напрашивается многоточие. Хотя утверждение авторское налицо. Не шутка ли? Нет. Это серьёзно.
Многоточие – оттого, что мы ещё не прочитали написанного. Но уже настроены автором на то, что ничего хорошего от жизни ждать не приходится. И понимаем, как бы априори, что эпос сводится к «повести временных лет», наших лет, увы, а вовсе не эпических.
Люди сведущие (и поживившиеся на литературной кухне), конечно, сразу же отзовутся: да бросьте, перед нами полемический ответ заклятому другу Сергея Амана Андрею Гусеву, изобразившему автора (Аманыча) в своих писаниях (не то сиквелах, не то триквелах) «Художник и эрос в формате супер» (2003) и «Наш жёсткий секс в Малинди» (2018).
Вот, поглядите, и эпиграф из «Мира по Новикову» того же Гусева Сергеем Аманом к его повествованию подобран кстати:
«Маркс, Фрейд, Христос – любая система окажется концлагерем, если принимать её полностью и без иронии».
Кто это вещает? Махатма Ганди, Фридрих Ницше? – Андрей Гусев, известный всем и каждому правдовед и душелюб. И это он вещает без иронии. Шутки в сторону. По той простой причине, что с концлагерями не шутят.
Сергей Аман тоже шутить не намерен. И обменявшись со своим товарищем по цеху любезностями типа: «Все персонажи являются плодом воображения автора, каких-либо прототипов в реальной жизни нет. Героев и героинь произведения автор списывал с самого себя, придавая им собственные воображаемые достоинства, а также пороки и дурные наклонности, которые ему в изобилии пожаловала природа вместе с родным российским государством» (Гусев) – «Автор хочет заметить, что действительные имена, адреса, пароли и явки в представленном вашему вниманию почти документальном повествовании изменены до неузнаваемости, хотя в этом нет нужды, потому как все персонажи и места действия, выведенные в нем, никакой исторической роли не играют и на неё даже не претендуют» (Аман), – сходу берет в карьер, обозвав себя (героя) Бомбилой.
Что это? Очередная литературная разборка «на фоне Пушкина»? Стоит ли придавать ей какое-то серьёзное значение? Видимо, всё же стоит. Сергей Аман замахнулся на ЭПОС. И это не шутка. Поэтому посмотрим на его творение с типологической, историко-художественной стороны. Иначе в данной рецензии можно было бы смело ставить точку.
Поэзия (и эпос как её корневой ствол) – всегда про существо. Проза преимущественно – по сути. «Про это» сочинил знаменитый поэт В.В. Маяковский. Он сквозь быт протянул высокого звучания лирическую струну, очень личную и вместе с тем всеобщего значения. И выразил это поэтически. А вот кто-то из маститых (Шкловский?) утверждал позже, что Поэт вынашивал мысль написать роман. Про это ли? Как знать. Но так и не написал, остался в памяти потомков «агитатором, горланом-главарём». И конец его яркой и скорой жизни – по сути ведь проза, развязка романа. С известными, действовавшими в те времена и позже, после рокового выстрела, персонажами, их отношениями, перипетиями и пр., и пр., и пр.
И что же «по сути» показывает нам Сергей Аман? Калейдоскоп ситуаций (картин), в которые погружён по воле обстоятельств его лирический (не побоимся этого слова) герой, философ-фаталист, по собственному определению (что по сути верно), который в силу «категорического императива» времени оказался отрешённым от всего прежнего и превратился в обыкновенного извозчика, бомбилу, выражающего тем самым отнюдь не собственную позицию «наперекор обстоятельствам», а естественную тягу к жизни, которая (жизнь) не в оправдании нуждается, а в выражении.
Чем не занятие в постперестроечное лихолетье, уникальное, вроде бы, по своим проявлениям, но периодически повторяющееся как диалектическая предопределённость (согласно Гегелю), которое творцы Серебряного века русской литературы, аккурат век назад, в такой же переломный момент, на предыдущем витке истории тоже пережили и безвременьем назвали. Дабы себя в этом обстании (тоже их любимое словечко), в «одури буден» не потерять. Максим Горький, вышедший из босяков и превратившийся в рафинированного интеллектуала, буревестника революции, не без ехидства называл их потуги отыскать точки опоры в опрокинувшемся и полетевшем в тар-тарары мире «философствующим чувством».
«В начале двадцатого века история разэпопеилась: стала она Арахнеей», – заявил чуть позже в своём романе «Москва под ударом» Андрей Белый, замечательный поэт, один из столпов Серебряного века, новатор стиха, предтеча Маяковского, начинавший сборником стихов «Золото в лазури», затем выпустивший сборники «Пепел» и «Урна», но прославившийся, прежде всего как прозаик – от эпохального «Петербурга» к московской трилогии (он по рождению и по самочувствию москвичом был и остался). «Москва под ударом» – вторая часть московской эпопеи Андрея Белого. Первая часть – «Московский чудак», а последующая – «Маски». Написана эта вторая часть была, между прочим, в 1926 году (времена НЭПа). И приведённую выше сентенцию (гениальную, согласитесь) тот же Андрей Белый продолжил фразой: «Арахны, не люди, – пошли!».
Сегодня Андрею Белому вторит Виктор Ерофеев, тоже замечательный писатель и литературовед, в 2012 году выбросивший на прилавки свой роман «Акимуды», те же, по сути арахны, только в современной, оснащённой технологическими примочками и развёрнутой в виртуальное пространство оболочке.
А что Сергей Аман? Его в этой разэпопеевшейся истории привлекает не расклад отношений, а строй душевных переживаний личности, которая, как ни крути, остаётся сама собой. Он сразу же предупреждает, что не собирается судиться ни с кем, кто сочтёт себя запечатлённым в его повествовании. А стало быть, расписывается в том, что и сам никого привлекать к суду тоже не собирается.
Более того, он нам показывает, чем чревата заложенная в нас страсть к сутяжничеству, выступающему нередко оборотной стороной нашей борьбы за справедливость – в отместку за собственные неудачи, слабость, никчёмность, – стремления предать суду общественных инстанций и карательных институтов недостойных представителей той самой системы отношений, которая в обществе на данном этапе выстроена. Отрезанное (не самим философом-горемыкой, а бандитом в назидание фраеру ушастому, донимавшему героя) ухо уже обезвреженного врага (вымогателя) повергает нашего героя в такое состояние, что хоть вешайся. И он даже набрасывает на себя удавку, но, понятное дело, в последний момент его вдруг осеняет: Всё будет хорошо! Мы все умрём.
Это в плане героическом. Оно в повествовании Сергея Амана действительно присутствует, только какое-то съёженное – как проявление той самой Арахнеи, которую арахны теперь и представляют. С их точки зрения – всё в порядке. Подвиги совершаются и в малиновых пиджаках. Героическое всегда трагедийно. И его масштаб, в общем-то, не важен.
Ну, а как обстоит в плане эротическом? Разумеется, оно у всех у нас, а не только у Сергея Амана и его лирического (помните ли?) героя, имеется. В виде мужского достоинства, именуемого «ванькой-встанькой». Этот друг сопутствует нам по жизни и непременно настраивает на позитив, пока, в конце концов, не подведёт. Он с нами как Санчо Панса с Дон Кихотом. И это, несомненно, эпично. Между прочим, в развязке действия именно этот друг, а вернее обращение к нему оказались спасительны для героя.
Однако эротика – слово женского рода. Представлена ли в повествовании на тему «всё хорошо, прекрасная маркиза» эта лирическая линия. Да, безусловно. И в виде определённого рода воспоминаний, наплывающих на героя как бы во сне (а «ванька-встанька» тут как тут), и в ежедневных бдениях на сайтах знакомств (по ходу дела мы узнаём, что герой наш разведён, вернее, был просто кинут супругой на изломе того исторического периода, который именовали некогда безвременьем): «Здравствуй, Эммочка, мой свет! Посылаю свой привет! Ждать ли от тебя ответ?» (первое из тех интерактивных заклинаний, которыми обильно уснащено повествование; ну, чем не: «Свет мой, зеркальце! Скажи, да всю правду доложи»), и в навязчивом явлении Прекрасной дамы (как у символистов Серебряного века из кружка аргонавтов), которая буквально преследует героя-автора, точно парка, так и не представ перед нами во плоти. Всё это, впрочем, фантомы и суррогаты. Игра воображения и гормонов. Попытка обрести точки опоры мужского существования в ситуации, когда ты отрешён от своего профессионального дела и выкинут за борт личной жизни.
С Прекрасной дамой, однако, не всё так просто. Зовут её Лина (или Ангелина), и она хоть и отсутствует «на сцене», тем не менее постоянно сопутствует герою. Это его судьба, которая то отстраняется от своего суженого, то внезапно (и спонтанно, по присущей судьбе женской прихоти) возвращается и обдаёт лучезарным светом. Это его, так сказать, карма (в экзистенциональном, естественно, смысле, герой-то философ, ценитель Сартра и Камю). Как в новелле Мериме, чей образ знаком основной части публики по опере Бизе «Кармен».
Был наряду с Прекрасной дамой, самым известным воздыхателем которой остаётся Александр Блок (а он в аттестации как Поэт не нуждается), ещё один образ, созданный другим символистом из лагеря не аргонавтов, а декадентов Фёдором Сологубом (тоже очень значимым поэтом и прозаиком своего времени) в романе «Мелкий бес» – образ Недотыкомки, преследующей героя этого произведения (Передонова; знаете ли ленинское определение: передоновщина?) то ли в виде угрызения, то ли в качестве ублажения. Словом, порождение воспалённого сознания, оплотневающееся и в жизни, и в виртуальности нашего бытия вне зависимости от прихотей интернета. И задолго до интернета, заметим.
Так вот эта Недотыкомка («поблинушка из Бездны», если верить Сергею Аману; а Бездна в свою очередь географический топоним) и является Линой для нашего героя. Зовут его, кстати, Алексеем Витальевичем Крутороговым. Не Ардальоном Борисычем, как Передонова, но всё же. Внушительно. Особенно про рога.
Мы таким образом затронули самые интимные, хотя и не вполне эротические, струны малой эпической прозы Сергея Амана. Эпос даже в разэпопеившейся истории всё же остаётся, пусть и в съёженном состоянии, эпосом, несущим в себе нечто корневое, исходное для культуры, в том числе журналистской (чуть не проговорился: журналюгской). Это его, Сергея Амана, а не Владимира Маяковского, «про это». И это, конечно, имело смысл запечатлеть.
Ну, а по сути (отвлекаясь от того, что тут же – и про существо) извилистые маршруты бомбилы-философа в ночи (самое «хлебное» время), зачастую по принуждению, а не по выбору, те персонажи, которых он обкатывает и ублажает без какой-либо гарантии взаимности (честного расчёта за труд), обращающие нас к Андрею Белому, к его «Маскам», так или иначе завершившим московскую трилогию, которая при других обстоятельствах могла обернуться и тетралогией, и декалогией, приводят читателя всё к тому же знаменателю –
«Ночь, улица, фонарь, аптека…» (Александр Блок).
Повествование движется, следуя сознанию героя, пребывающего будто в мороке своих жизнеощущений, из которых невозможно выбраться. И это подчёркивается чисто литературным приёмом – словесным зацеплением, совершенно формальным, глав (весьма разных по своему содержанию) друг за друга. От начала:
«…что с него, с автора, взять, когда он и самого себя называет не по имени, а каким-то Бомбилой...
БОМБИЛА
Бомбилы бывают разные…» –
и так далее на каждом новом повороте авторского (Крутороговского) мировосприятия. И поблинушки бывают разные – как зачин следующей главы «Поблинушка из Бездны», и подольские невесты бывают разные – в начале следующей за ней главы «Подольские невесты», и леди, естественно, бывают разные – для начала разговора в главе «Леди из сети»… Принцип такого нанизывания фабулы, по ассоциациям философствующего героя, проводится совершенно сознательно, а не по наитию, так сказать. В этом легко убедиться, взяв на себя труд прочесть этот весьма компактный прозаический текст.
Но кто сегодня читает? Кто умеет сегодня читать? И именно исходя из последнего – кто хочет (и любит) сегодня читать? Вот тот вопрос, который надо бы поставить во главу угла. Но, увы, он также сегодня останется без ответа. Как, впрочем, и во времена Гамлета, мастера ставить вопросы и уходить от ответов. И Сергей Аман тут ни при чём. Он старается, как может. И достигает, между нами, эффекта не меньшего, чем Андрей Гусев с его пристрастием к формату супер.
Мы, говоря откровенно, переживаем ту же эпоху упадка интеллекта, что и в былые, отмеченные предрассудками и жестокостью, времена, которые описал Шекспир, и, как заметил его замечательный мудрец-гробовщик из той же трагедии про принца Датского, происходит это всё на той же почве – датской. А в остальном – всё будет хорошо, мы все умрём. Теперь можно и пошутить. Даже посмеяться.
Tesaurus, nmgazette@mail.ru
2019 г.
Библиография: Аман С. Всё будет хорошо, мы все умрём! Эротическо-героический эпос. — М.: ИД «Флюид ФриФлай», 2018. — 176 с. ISBN 978-5-906827-70-8